— Настоящий солдат сделает все. Вы очень удивились бы, если бы увидели, что должен был делать генерал Вашингтон. А это один из великих людей нашего времени. Конечно, генерал имеет мало общего с его превосходительством, — чуть небрежно добавил Жиль.
Имя американца, столь неожиданно упомянутое в разговоре, вызвало у молодого испанца возглас ужаса. Он торопливо перекрестился, словно его сослуживец упомянул имя Антихриста.
— Этот генерал вовсе не сеньор. Каждому известно, что эти американцы — настоящие дикари и что…
Жиль вовсе не имел желания продолжать этот разговор с Моллина. Король Карл III — «просвещенный деспот», но среди его придворных, пожалуй, он один и имеет какой-то оттенок либерализма. Лишь такие люди, как Пако, относятся с симпатией к новой американской республике.
— Кстати. А как зовут уволенного?
— Дон Луис Годой.
— Ну что же, большое спасибо, что предупредили меня.
Торопливо приводя в порядок свой туалет, Турнемин пытался угадать то, о чем умолчал Моллина. Ему не составило никакого труда вспомнить этого Луиса Годоя, молодого идальго из знатной семьи Эстрамадуры. Его свежий цвет лица и светлые глаза выделялись среди темных лиц, преобладавших во всей гвардии. К тому же это был очень милый молодой человек, жизнелюб, отдающийся всем удовольствиям с юношеским темпераментом.
Он был всегда вежлив, всегда в превосходном настроении, всегда точно выполнял свои обязанности по службе. Что же мог такого совершить Дон Луис, чтобы быть изгнанным как проштрафившийся лакей?..
Ответ пришел, когда четверть часа спустя Жиль предстал перед надменным и великолепным герцогом Альмодоваром — своим начальником. Он не только не соизволил что-то объяснить ему, но просто, выслушав объяснения и выразив Жилю свое неудовольствие по поводу «ничем не оправданного отсутствия» и отказавшись принять какие-либо оправдания, ограничился тем, что заявил ему:
— Вы сами займете место стража у дверей апартаментов ее королевской светлости принцессы Астурийской. Ваш долг — никого не пропускать!
Вы слышите? Никого! Кроме, конечно, короля и монсеньера наследного принца.
Так вот что это было. После Монтихо, после Фернандо наступила очередь Луиса Годоя? Ему на память пришло предупреждение Гойи:
«Гвардейцы очень интересуют принцессу. Твоя очередь придет, если уже не пришла. Берегись!»
.Напористый темперамент Турнемина, вскормленный молоком свободы в молодой Америке, подтолкнул его попросить некоторых объяснений.
— Могу я узнать, монсеньер, чему я обязан столь лестному назначению? Уж не тому ли, что я опоздал?
Во взгляде круглых глаз дона Альфонса, обращенных на Жиля, вспыхнуло недовольство.
— Единственному обстоятельству, что вы не испанец. И потому все, что происходит во дворце, не должно никоим образом интересовать вас… так же, как и вы не можете представлять интереса для обитателей дворца. Добавлю еще: вы не понесете наказания именно потому, что осмелились задать подобный вопрос.
Потому что он был иностранец… или потому что он был нужен кому-то? Одно выяснилось: ему доверена охрана пылкой принцессы потому, что, по мнению королевского окружения, глаза принцессы не должны будут остановиться на этом северном варваре, уж не говоря о ее сердце.
Это напомнило ему шутку, ходившую среди гвардейцев. После приключений Монтихо, когда негодующий король вылил гнев на сына, этот неудачливый супруг, добрый принц Карл, рассмеялся и заявил, что все это, по его мнению, лишь женские россказни, что он полностью спокоен, поскольку принцесса королевских кровей совершенно очевидно не может оказывать знаки внимания мужчине, стоящему ниже ее. Это супружеское спокойствие повергло Карла III в такое смятение, что он, только вздохнул и промолвил:
— Какой же ты идиот. Карл! А ведь ты должен был знать, что они все одинаковы. Все они шлюхи!
Добродушный наследный принц упрямо не верил отцу, и при дворе он был вовсе не единственным. Даже если бы Мария-Луиза взяла в любовники половину гвардейцев или даже весь полк, он все равно утверждал бы, что это немыслимая вещь, что этого не может быть, по крайней мере, с людьми, низшими по расе, такими, как французы. Ему и не приходило в голову, что принцесса Астурийская, ведущая свой род от Бурбонов, внучка короля Людовика XV, могла найти некоторое удовольствие от встречи с земляком своего соблазнительного деда.
Мысленно пожав плечами, не желая углубляться в не слишком сложные воззрения испанских грандов, Турнемин собрал своих людей и повел их принимать охрану дворца.
Неподвижно стоя у входа в салон, он присутствовал на ужине. Принцесса ужинала всегда одна, и он видел только спины женщин и монахов, заполнявших комнату. Впрочем, он не обращал на них ни малейшего внимания. По иерархии двора, он это отлично знал, гвардеец представлял собой не более чем мебель, такую же, как эти поставленные на пол тяжелые позолоченные канделябры из бронзы с горящими свечами. Ничто не смущало его: в салоне царила тишина, как в ризнице. Ее нарушало лишь редкое позвякивание посуды, и Турнемин мог отдаваться своим воспоминаниям о прекрасной махе, встреченной им в Карабаншеле, Внебрачные похождения принцессы были им уже забыты.
Приятные мысли следовали одна за другой: о предстоящем ужине с Гойей, о более подробном посещении увеселительных мест в Мадриде. Он и не заметил, как прошла нескончаемая церемония ужина. Турнемин вернулся на землю, только когда суровый облик главной камеристки в черных кружевах поплыл к нему, подобно похоронной галере, гоня впереди себя стадо подобострастных служителей, присутствовавших на ужине. Когда те отхлынули, главная камеристка промолвила:
— Вы будете нести службу в первой прихожей.
Закройте все двери, поскольку его королевская светлость наследный принц чувствует легкое недомогание и проведет эту ночь у себя. Проверьте, чтобы солдаты валлонской гвардии были на своих местах на галерее.
Это последнее приказание вызвало на его губах подобие улыбки при мысли о реакции Альмодовара, если бы только он мог слышать голос этой властной герцогини де Сотомайор, распоряжающейся на своей территории. Однако, желая скорее освободиться от этой женщины, смотревшей на него с вежливым отвращением, он удовольствовался лишь легким поклоном и отправился исполнять приказание.
Постепенно дворец заснул. Шумы стихли один за другим, в последнюю очередь — приглушенный шепот вечерней молитвы. Вскоре слышались только мерные шаги часовых на дорожках сада.
Пение фонтанов тоже смолкло.
Закрывшись в своей комнатке. Жиль с удовольствием созерцал чудесное зрелище посеребренной луной реки, затем устроился на неудобном табурете, чтобы побыстрее скоротать эту ночь. Постепенно он потерял ощущение времени.
Было, должно быть, довольно поздно, и он уже начинал погружаться в дремоту, когда легкое шуршанье мгновенно пробудило его, и он насторожился.