Франсуа нахмурился:
— Вы хотите сказать, что она может совершить какую-нибудь оплошность! Конечно, это может произойти, все возможно. Но ведь, хорошенько ей все объяснив…
— Это еще не все. Ваш воспитатель может это расценить очень плохо. Что он будет делать после вашего отъезда? Он возвратится в Мадрид и, как священник, может принести жалобу в инквизицию, которая меня разыскивает. Вы можете вообразить все неприятности, которые могут обрушиться на вашего отца, каким бы всемогущим он ни был?
Он помолчал, чтобы дать возможность проникнуть словам в юные головы своих друзей. Затем, видя их заметное смущение, он тихо добавил:
— И наконец, ваш план предусмотрел лишь меня. А я не хочу уезжать без моего слуги-индейца. Описание Понго было дано вместе с моим. Я не вижу, какую роль вы могли бы ему дать. Если, конечно, не довериться вашим слугам.
— Слуги герцогини д'Альба, конечно, знают о вашей роли дуэньи? — бросила злопамятно Терезия.
— Конечно. Но она отобрала лишь самых испытанных слуг, которых она знала с самого детства, они не пожалеют жизни за нее. Вы же понимаете! А после всего этого я вам скажу следующее. Завтра утром я буду уже во Франции и буду вас ждать на дороге в Байонну. В то время, когда комедианты будут давать свое представление, я и Понго с лошадьми пересечем реку вплавь. Это не так уж трудно.
— Но это же очень, очень широкая река. Вы же утонете.
— Надеюсь, что нет. А теперь уходите. Ужин скоро закончится, вас будут искать. Но я запомнил, что вы хотели сделать для меня. Однажды, может быть, я смогу вам отплатить. До завтра во Франции.
Он пожал руки обоим мальчикам по английской моде, обнял почти утешившуюся Терезию и выпроводил всех из комнаты.
Уже наступила ночь, на площади загрохотал баскский барабан комедиантов, созывая жителей Фонтараби на представление. Повсюду зажигались факелы, а на подмостках мужчина в красно-белом костюме выбивал кремнем огонь, чтобы зажечь свечи. Эта последняя ночь в Испании была, пожалуй, самой прекрасной из всех, проведенных им здесь. Никогда еще небо не было таким голубым, таким теплым и глубоким, никогда еще звезды не блистали так ярко. Темные очертания старого замка казались невесомыми при этом сказочном свете. Зеленые сумерки сменились ласкающей темнотой.
Звуки оркестра смешивались со смехом собирающейся толпы. Странствующие комедианты разбудили старую покинутую крепость, похожую на мираж. В этот последний вечер Испания предстала перед беглецом в своих самых нежных цветах, вызывающих чувство сожаления.
Когда Каэтана, благоуханно шелестя шелками своего платья, вошла в его комнату, он обнял ее с никогда еще не испытываемой им нежностью.
Чувство, которое он познал сейчас, было очень похоже на любовь.
— У нас лишь один час, — прошептал он в ее теплую шею. — И этот час у нас никто не отнимет.
Когда он пришел к Понго, ожидавшему его с лошадьми в густой тьме под древними стенами, он еще хранил в себе прекрасный образ женщины в красном шелковом платье, стоящей на балконе с веером в руках, с блестевшими от слез глазами, смотревшей на танцы скоморохов.
Стояла ничем не нарушаемая тишина. Если патрули и были, то они полностью доверяли морю.
Наступало время отлива. Устье, которое еще недавно было столь широким, обнажало теперь песчаные островки. В свете восходящей луны они матово отсвечивали на фоне серебристого потока. На маленькой пристани все шлюпки были вытащены на берег и лежали под положенными на них сверху мачтами. Стоя на песчаном берегу среди жидких кустиков овсяницы, Понго смотрел на воду с некоторой опаской.
— О чем ты думаешь? — спросил Жиль, оседлав Мерлина с глубокой радостью человека, вновь обретшего давно утраченное.
Индеец поморщился.
— Пески. Нехорошо. Может быть смертельно.
— Ты опасаешься, что мы попадем на зыбучие пески? Посмотри туда, подальше. Видишь, там морские птицы на песчаном островке. Там нам нечего бояться, кроме бурного потока. Я у себя дома. Достаточно мы пожили с этими женщинами.
Крупные резцы индейца обнажились и заблестели в свете луны.
— Женщины похожи на песок. Они опасны.
Вместо ответа Жиль рассмеялся, послал лошадь вперед и спустился к воде.
Спустя десять дней Жиль, Понго и Мерлин, сопровождавшие экипаж дам Кабаррус, вновь видели Париж на исходе прекрасного уже летнего утра и добрались до острова Святого Людовика, где путешественницы собирались поселиться в доме любезного господина Буажлу.
Там их ждало разочарование. Любезный господин Буажлу скончался несколькими днями раньше, был уже похоронен третьего дня, и теперь его вдова, безутешная по словам мажордома, приняла их в слезах, в задрапированной траурными полотнами зале. Антуанетта не осмелилась поселяться там, где царствовала безутешная печаль. Она поблагодарила госпожу Буажлу приличествующими для такого случая выражениями, заверила ее в глубоком сочувствии ее горю, а в ответ на очень нерешительное приглашение, несмотря ни на что, остановиться у нее попросила вдову порекомендовать ей меблированный дом, достойный принять супругу и детей одного из могущественных банкиров Испании.
С потерянным видом, поскольку мысли ее были далеко от этого, госпожа Буажлу все же указала им один из домов, расположенный в квартале Святого Евстафия, по ее словам, «довольно чистый».
Антуанетта поблагодарила вдову, поклялась заказать тридцатидневную мессу по усопшей душе ее супруга, поклонилась на прощание и снова заняла свое место в довольно грязной карете. Экипаж снова тронулся в путь, к великому разочарованию Доминика, которому так понравились прекрасные деревья и освещенная солнцем Сена, протекающая прямо перед домом.
— Ведь эта дама была согласна поселить нас.
Зачем же искать где-то еще? Мы устали, все в грязи. Посмотрите на Терезию, она никак не очнется.
— Может быть, — возразила Терезия, — но я не хочу очнуться в комнате только что умершего. Мама полностью права. Мы приехали в Париж совсем не для того, чтобы плакать. Вы знаете это место, сеньор Жиль?
— Нет, — ответил с улыбкой молодой человек, — но оно будет таким же веселым.
И действительно, дом, принадлежавший другой вдове, был, бесспорно, намного веселей. К нему даже примыкал небольшой сад, комнаты были хорошо обставлены. Жиль без опаски оставил здесь своих друзей и отправился дальше уже по своим делам, а они были таковы, что если жалоба на него из мадридских кабинетов уже дошла до Версаля, то он мог очутиться в очень незавидном положении.
Он поспешил вновь пересечь Сену, выехал на улицу Коломбье к гостинице «Йорк», куда его в свое время поселил Ферсен, когда Жиль только приехал из Бретани, понадеявшись найти там комнату. Это была одна из лучших гостиниц Парижа.