— Который? Насколько я знаю, у него их два.
— Я не говорю о монсеньере д'Артуа, этом самом молодом из братьев. Это очень любезный принц, веселый, любитель всякого рода удовольствий. Он лишь бабочка, волшебный принц в самых лучших традициях старика Перро. У него и мозг-то лишь чуть больше горошины. Он любит всех: брата, особенно свояченицу, с которой он разделяет удовольствия, всех мужчин, всех женщин, кроме собственной жены. С ней он испытывает лишь чувство скуки, скрываемой любезной вежливостью. Нет же, я вам говорю о единственной голове истинного политика в этой семье. Я вам говорю о принце, находящемся в тени и хранящем молчание. Я вам говорю о человеке, который оттачивает свое оружие в тиши и тайне. Он всегда верил, что он единственный наследник своего брата, он будущий король Франции, поскольку у Людовика Шестнадцатого не было детей.
Эти надежды уменьшились с рождением Ее королевского Высочества и почти совсем исчезли с рождением дофина, поскольку королева еще не сказала своего последнего слова. Я вам говорю о человеке, способном на все и который сделает все, вы слышите, сделает все, чтобы отстранить своего брата и водрузить на свою голову корону Франции. Она ему казалась всегда сделанной именно для его головы, а не для головы Людовика. Я вам говорю о монсеньере графе Прованском, я вам говорю о мосье .
Решительность и твердость тона, твердость выражения лица генерала произвели глубокое впечатление на Жиля. Он прошептал:
— Вы уверены в том, о чем вы говорите? Это же тяжелейшее обвинение. Похожи ли Бурбоны на Атридов?
Рошамбо пожал плечами, наклонился и принялся протирать запотевшее стекло кареты. С наступлением ночи стал накрапывать дождь, легкий и приятный дождь Иль-де-Франса, насыщающий сухую землю так же, как слеза утешает изболевшее сердце. Рошамбо открыл серебряный ящичек, встроенный в перегородку кареты, вынул из него сигару, к которым он привык в Америке, предложил сигару своему молодому спутнику, высек огонь, зажег их. Легкий приятный аромат наполнил пространство кареты.
— В истории, — сказал он, — часто можно наблюдать схожие моменты. Братская любовь исчезает, когда речь идет о короне. Вспомните Гастона Орлеанского, который неутомимо вел интриги против Людовика Тринадцатого. Сколько голов пало за время этой упрямой погони за троном, на который он не имел никакого права.
Принц отказывался от своих друзей, просил прощения и… начинал все снова. Вспомните Франсуа Аланского, возглавляющего заговор против Генриха Третьего. Чаще всего самые опасные враги королей — это их братья. Мосье не является исключением из правила, но он более тщательно скрывается, поскольку он, и это бесспорно, опасно умен, более умен, чем наш добрый король, который, к несчастью, осознает это.
— Как можно надеяться получить корону теперь, когда король дал наследника королевству?
Замышляя революцию?
— Я вам сказал, что он умен. Может статься, например, что Людовик Шестнадцатый будет отстранен по неспособности, или же он может умереть, а мосье станет регентом до совершеннолетия своего племянника.
— А почему он? Почему не королева?
— Она создала себе слишком много врагов в кругах высшей знати, кроме того, она становится непопулярной. Нет, регентом стал бы мосье. А воспитать будущего короля — долгое дело. А также иногда и трудное.
— Не предполагаете ли вы, что…
— С мосье все можно предположить. Он грузен телом, но у него острый, тонкий и изворотливый ум. А что до сердца — я сомневаюсь, чтобы оно у него было, а если и есть, то оно так далеко запрятано, что он, должно быть, и сам позабыл, где оно находится. Видите ли, мосье плетет паутину с молчаливого согласия всех знатных персон королевства. Они, уже начиная с Людовика XIV, мечтают о возрождении феодализма и все надежды связывают с мосье. Каждый раз, когда с королем происходит какое-либо недоразумение, он чем-то озабочен или страдает, то будьте уверены, что мосье где-то неподалеку. Он змея и ястреб в одном лице.
— Но, в конце-то концов, он же человек, как я понимаю. И человек не такой уж черный, есть же и в нем хоть какой-то уголок голубого неба.
— Как же вы молоды! Вот здесь-то вы и ошибаетесь. Монсеньер Прованский не человек в том смысле, в каком вы понимаете. До такой степени, что его супруга принцесса Мария-Жозефина этим была приведена к нескромным прелестям Лесбоса со своей дамой для чтения, мадам Гурбийон. Это не мужчина, это мозг.
— Однако я слышал, что у него есть любовница.
— Да, имеется. Но я полагаю, что это любовница по рассудку. Юная графиня де Бальби имеет дьявольское количество этого рассудка и виртуозно играет им. Ее жестокие слова, ее выходки очаровывают мосье, и он оценивает их со вкусом знатока. Кроме того, она очень приятна на вид, а мадам просто некрасива. Уже этого достаточно, чтобы графиня воцарилась хозяйкой в Люксембургском дворце, мечтая иногда о воцарении в Версале.
Рука Рошамбо неожиданно обрушилась на плечо молодого человека. Он сжал его, казалось, что он пытается передать ему свои убеждения.
— Служите королю, друг мой, защищайте его.
Рядом с ним вы никогда не найдете толпы. Дворяне ставят ему в упрек его слишком буржуазные вкусы, его пристрастие к наукам и к ручному труду, а также его часто проявляющуюся нерешительность. Настоящая власть находится в руках королевы. Ей он ни в чем не может отказать, а ее окружение открыто насмехается над ним.
— И королева терпит?
— Она часто и не знает, но ведь она пленница Своего безмозглого окружения, украшенного перьями. Эти Полиньяки, Водреи, Безенвали, с которыми она проводит все дни, этот вечный праздник, — все в то же самое время отделяет ее от двора. Двор же негодует у ворот Трианона, куда ему нет доступа. А народ, который оплачивает сказочные пенсии всем этим людям, начинает показывать зубы. Вы поймете, что я хочу сказать, если однажды Ее Величество будет к вам благосклонна и вам будет оказана честь увидеть ее играющей роль фермерши в своем поместье.
— А что, трудно быть принятым в Трианоне?
Рошамбо рассмеялся, но в его смехе слышались горькие нотки.
— Легче пересечь границу, нежели надписи, указывающие владения королевы тем, кто не принят в число близких Ее Величества. Ну же, Мартен, быстрее. При такой езде мы будем в Париже лишь завтра. А мне вовсе не хочется обедать на обочине.
Несмотря на пессимистические предсказания генерала, семью днями позже, 21 июня 1784 года, Жиль миновал знаменитые надписи. Поводом было то, что будет позже называться последним пышным празднеством Старого Режима. Оно давалось в садах Трианона, излюбленного места всех королевских развлечений.
Пьеса заканчивалась апофеозом. Сказочным образом вдруг осветился голубой с золотом театр королевы, на сцене, украшенной до колосников букетами цветов, актеры Итальянской комедии и балерины Оперы не уставали кланяться и делать реверансы под шквалом аплодисментов.