Минутой позже закутанный, как кокон. Жиль был перенесен на бархатные подушки прекрасной кареты, комфорт которой был тщательно продуман и приспособлен к нуждам такой красивой женщины. Госпожа де Гунольштейн сидела на подушках, голова Жиля покоилась на ее коленях.
Корвизар и перевязанный, закутанный в шубу Жильдас заняли места на передних сиденьях.
Баррас ехал верхом на своей лошади.
— Погоняй, Флорентен! — приказала баронесса кучеру. — Осторожно, избегай толчков.
Кучер с предосторожностями тронул лошадей, и экипаж двинулся по Бульвару, где по горящим кострам можно было видеть сторожевые посты.
Двери дома художников захлопнулись. А в своем доме Бозир в это время сделал все, чтобы освободить свое жилище от трупов с помощью единственного не убежавшего соучастника. Ему вовсе не хотелось быть повешенным за какую-то горстку экю. К счастью для него, снова повалил снег, заметая следы крови и боя.
Комната была похожа на походный лазарет, когда Никола Корвизар заканчивал перевязывать раны Жиля. Повсюду были разбросаны корпия, окровавленное белье, обрывки разрезанной ножницами одежды. Все это камеристка собирала в корзину. Неподвижное тело, распростертое на столе, было прекрасно, как античный мрамор, и отдавало трагичной оцепенелостью статуй церковного собора. У каждого угла стола стояли слуги в голубых ливреях, держа по пучку длинных свечей. Врач, засучив рукава, работал. Неподалеку от стола сидела Аглая де Гунольштейн. Почти такая же бледная, как и Жиль, она смотрела расширившимися глазами на это мертвенно бледное лицо с закрытыми глазами. Она ничего не слышала, кроме хриплого дыхания раненого и легкого звяканья инструментов врача. Иногда раздавалось потрескивание горящих в камине дров.
— Вы сможете его спасти? — прошептала она.
— Откровенно, не знаю. Он в плачевном состоянии. Если бы были только эти четыре раны от шпаги, я был бы в нем совершенно уверен. Но этот кинжальный удар в спину — это самое серьезное. Задето легкое. Поднимается жар.
Он принялся постукивать легкими сухими ударами по груди, вслушиваясь в их отзвуки.
— Что вы делаете? — спросила Аглая.
— Я применяю новый метод венского врача Ауэнбрюггера. Мой учитель Дебуа де Рошфор полагает, что такой метод исследования куда более точен, чем ощупывание, особенно при грудных воспалениях. Такой метод дает возможность точнее определить границы воспаления . Вам удалось уговорить другого раненого выпить успокоительное и уснуть?
— Увы, нет. Он захотел во что бы то ни стало уйти. Он говорил о своей сестре-калеке, которая с ума сойдет от беспокойства, если он не придет к утру. Я ему предложила послать за ней моих слуг и привезти ее сюда. Он на это только странно улыбнулся и сказал, что мои люди вряд ли вернутся живыми, если придут туда, где он живет. И он добавил: «Карьеры Монмартра не годятся для ночных прогулок, госпожа баронесса. Туда мне надо идти самому».
— На Монмартр, через такой снег, ночью, раненый! Но это же безумие. Живым он туда не дойдет.
— Будьте уверены! Я ему дала теплую одежду, немного золота, чтобы он смог вытащить сестру из этого отвратительного места. Теперь он ждет вас в коридоре. Мой кучер довезет его до заставы Мучеников после того, как он отвезет вас. Но он обещал мне вернуться.
— Никогда. Мы его отвезем первым. Я хочу осмотреть его и сам отвезу его в карьеры.
Врач отложил инструменты. Он вымыл руки в тазу, который принесла служанка, затем снова осмотрел своего пациента. Два дюжих камердинера осторожно уложили его на кровать, заботливо подложив подушку под спину. Нахмурившись, он осмотрел его еще раз.
— Вас что-то беспокоит? — спросила госпожа де Гунольштейн.
— Признаюсь, да. Мне не нравится это затрудненное дыхание, этот слишком быстро поднимающийся жар. Время, проведенное им после ранений на снегу, может быть фатальным для него.
Теперь я не знаю, что для него лучше: гемофтизия или гемотораксия. Во всяком случае, я приеду утром и привезу другие снадобья. Я возьму их У аптекаря Бома. С вашего разрешения, я привезу с собой Филиппа Пеллетана, нашего лучшего хирурга. Если, конечно, вы не предпочитаете передать пациента в руки вашего личного врача…
— У меня нет личного врача, я отменно здорова. А со смертью Троншона, лечившего герцога Орлеанского, его ученикам и последователям я не вполне доверяю.
— Хорошо! Но я бы посоветовал вам немного отдохнуть. Пусть слуга последит за больным, этого будет достаточно.
— Я сама послежу за ним. Впрочем, я и не хочу спать.
Корвизар оделся и внимательно посмотрел на женщину.
— Почему вы это делаете? Вы же сами сказали, что вы едва знаете этого человека. Простая встреча в ресторане. А оказывается, что вы переворачиваете всю вашу жизнь из-за него. Это для того, чтобы защитить репутацию дома герцога Орлеанского?
Бессильно опущенные прекрасные плечи, меланхолический взгляд был ответом.
— Разве я знаю? Может быть, существуют такие моменты, когда устаешь от этого существования, направленного единственно на удовольствия, на никчемность, а в конечном итоге — на одиночество. Мой супруг никогда не покидает своих владений в Лотарингии, мой сын все время находится в коллеже. А что касается любви, о которой вы думаете, ведь это так, так знайте же, что мое место подле герцога Шартрского — это скорее место необходимого друга, чем место предпочитаемой фаворитки. Тогда почему бы мне не использовать данное мне время, чтобы помочь одному из мне подобных?
Врач скрыл улыбку, залюбовавшись, с какой легкостью и умением эта умная женщина смогла объяснить свою преданность, остерегаясь, однако, высказывать, что такой поступок был бы более легок и более вознаграждаем, если бы этот «один из подобных» прекрасной Аглае был некрасивым стариком. Этот великолепный мужчина, распростертый на голубом покрывале одеяла, имел все, что могло бы вызвать страстный интерес всякой женщины, достойной этого имени, без всякого различия возраста и условий.
Оставалось лишь узнать, встанет ли он с этой кровати для прекрасной провансалки или же отправится прямо в гроб, поскольку он не только не пришел в сознание, но жар все поднимался, и начинался бред.
Когда много позже, ночью, раненый вышел из комы, никто этого не понял, даже он сам. Жар сжигал его, иссушил губы, жег грудь. Отрывочные воспоминания о кровавых минутах, пережитых им на улице Клери, перемежались с далекими образами войны, смерти. В следующие моменты головокружение уносило его в огненные кратеры, где невыносимо тяжелые скалы обрушивались на него, давили его, взрывались с демоническим воем. Казалось, сам ад открывается в измученной душе, едва-едва державшейся в его теле.
Мучимый непрерывно меняющейся цепью ужасных кошмаров. Жиль претерпевал все страдания, которые испытывало его растерзанное тело. Он задыхался, а жар отказывался проходить.