— Вы знаете барона де Бретея?
— Государственного секретаря при дворе короля? Ну, конечно.
— Он смертельный враг кардинала, который когда-то у него из-под носа вырвал пост посла в Вене. Он тоже ходит в друзьях мосье. Узнай он про это дело, он сделает все, чтобы втоптать ненавистного ему кардинала в грязь, хоть эта грязь может забрызгать и сам трон. Вы понимаете, наконец, что единственное, что следует делать, — это не тревожить эту тлетворную возню и хранить молчание.
Жиль с усилием поднялся, выпрямился во весь рост, возвышаясь над Калиостро на целую голову.
Тот вперился в него вопрошающим взором.
— Почему вы мне все это рассказываете? Вы же опасаетесь, как бы я не заговорил!
— Потому что я вам доверяю и хочу, чтобы вы мне тоже доверяли. А еще, чтобы вы поняли, что я вовсе не хочу вашего с Жюдит несчастья.
Королевство обречено, шевалье де Турнемин. Рано или поздно, но ураган обрушится на него и сметет его с поверхности земли. Слишком много таких людей, как вы, научились произносить по другую сторону океана самое прекрасное из слов, но также и самое опасное — слово Свобода. Отвернитесь от этого дряхлого разлагающегося мира, уезжайте. Пересеките снова океан, поезжайте к девственным землям, где могут жить люди с чистым сердцем. Когда вы решитесь на это, когда вы все подготовите, приходите ко мне и берите мадемуазель де Сен-Мелэн. Я даю вам клятву, что сам отдам ее вам.
— Я буду об этом помнить. Прощайте, граф!
Стоя посреди салона, рассеянно вглядываясь в отблеск свечей на мраморных плитах, Калиостро слушал постепенно стихающие шаги молодого человека. Он слышал его голос во дворе, слышал звук заскрипевшей двери конюшни. Раздался топот копыт, потом все стихло. Он улыбнулся и медленно пошел в свой кабинет.
— Он не уедет! — прошептал он, пожав плечами. — Это было бы слишком просто.
А Жиль, ожидая во дворе, чтобы конюх привел ему Мерлина, увидел крутящийся на ветру клочок бумаги. Он поднял его. На нем был изображен портрет Калиостро с возведенными к небу глазами. Внизу были приписаны стихи:
Вот облик благодетеля. Его труды
И каждый день отмечен добрым делом:
То он спасает жизнь, то вырвет из нужды,
Лишь польза — для него вознагражденье.
Жиль пожал плечами, смял бумажку и небрежно бросил ее наземь.
«И вправду, странный человек, — подумал он. — Сверхчеловек он или хитроумный шарлатан? Ведь такая дешевая реклама годится лишь для слабоумных! Но ведь этот человек обладает .великой силой проникать в секреты королей! Где же правда?»
Жиль вскочил в седло, пришпорил коня и поскакал по дороге в Версаль, куда он надеялся прибыть этим же вечером. После всего услышанного он не мог находиться взаперти. Ему была нужна сейчас хорошая скачка при вечерней прохладе. Она выветрит из головы все эти зловонные миазмы, вдохнутые в него колдуном с улицы Сен-Клод. Сейчас ему нужен был свежий воздух, тихие блики на поверхности Сены, запах роз в садах. Наконец-то пришла запоздалая весна, и все было в цвету.
Было около полуночи, когда он въехал на окраину города. Дорога показалась ему
невероятно короткой. Все время он был погружен в свои раздумья. Если бы Калиостро мог прочитать его мысли во время скачки под веселый топот копыт Мерлина, он, пожалуй, был бы несколько удивлен тем, что Жиль только и думал о том мгновении, когда он явится к Калиостро и потребует свою любимую, и о том, как приблизить эту желанную минуту.
Он ехал по берегу реки, протекающей через деревеньку Пасси, вдалеке, возвышаясь над темными садами, ярко сиял освещенный великолепный особняк Валентинуа, принадлежавший финансисту Лерею де Шомону. Он оказал мощную поддержку деньгами и кораблями восставшим Американским Штатам. Жиль также знал, что там же жил человек, чьи слова завораживали всю молодежь, человек, который скрепил союз старой Франции и молодых Соединенных Штатов, человек, которого по обе стороны Атлантики почитали как пророка и гения. Этим человеком был Бенджамин Франклин.
По словам Филиппа Шартрского, поддерживавшего с ним самые добрые отношения, Франклин выполнил свою задачу и готовился к отъезду из Франции в Филадельфию. Сейчас он ожидал прибытия нового посла Соединенных Штатов Томаса Джефферсона. Почему бы не попытаться уехать с ним?
По прибытии на улицу Ноай Жиль хотя и не нашел окончательного ответа на все эти вопросы, но чувствовал теперь некоторое облегчение.
Его встретил Понго, взял поводья.
— Только не говори, что ты был очень обеспокоен. Ты же знаешь, что я себя чувствую прекрасно.
— Понго беспокоится не о здоровье. Понго беспокоится по причине женщины. Она ждет наверху.
— Женщина? Какая?
— Трудно сказать. На ней голубая вуаль. Но Понго она не понравилась.
Так, стало быть, госпожа де Бальби узнала уже о его возвращении. Под каким же тщательным наблюдением находился мирный особнячок на улице Ноай!
Действительно, она стояла у камина. Она была одета так же, как и в их первую встречу. Голубая вуаль висела на кресле, маленький веер из слоновой кости мерно постукивал по мрамору камина.
Ритм постукивания чуть-чуть изменился, когда Жиль, войдя в салон, отвесил ей нарочито церемонный поклон. Она же вовсе не желала следовать протокольным правилам.
Она сразу же бросила ему вопрос:
— Ты почему не ответил ни на одно мое письмо?
— А почему я должен был на них отвечать?
— Так положено.
— Не могу судить. Я не читал этих писем.
— Лгун! Ты хочешь вызвать во мне неприязнь.
Какой же мужчина может скапливать письма от женщины и не читать их!
Вместо ответа он подошел к скрытому гардинами маленькому секретеру, открыл его, достал оттуда перевязанную голубой лентой стопку писем и протянул их женщине:
— Сосчитайте! Они все здесь.
Она не взяла письма, и Жиль положил их на стол. Воцарилась глубокая тишина, такая глубокая, что можно было слышать дыхание каждого.
Ритм постукивания веером ускорился.
С легким вздохом она приблизилась к Жилю:
— Ты меня больше не любишь?
— Давал ли я вам повод, чтобы вы могли подумать, что я вас люблю? Я об этом не помню.
— Ив самом деле. Тогда скажем, что твое поведение и твои действия так ясно на это намекали, что я могла и ошибиться. Впрочем, это глупая мещанская идея — все основывать на любви.
Ведь в наших отношениях речь всегда шла лишь о взаимных удовольствиях и ни о чем другом.
— Я был бы неблагодарным, если бы отрицал, что провел с вами приятные минуты.