Он убил Габриэль.
— Ты уверена, что с тобой все хорошо? — спросил Нед, набив рот цыпленком.
— Все прекрасно.
— Что-то непохоже. Ты говоришь, как ходячий мертвец.
— А как они говорят? — вмешалась Мириам. — Ты же знать не знаешь.
— Ладно-ладно, только не откусывай мне голову.
Шум, стоявший в третьем классе, почти целиком заглушил ее слова. Или это только мне так кажется? Мир вокруг стал очень далеким.
Вырезка из газеты и открытка по-прежнему лежали в кармане пиджака, а пиджак оставался у меня на плечах. Я все еще чувствовала на себе руки Алека, но теперь это казалось не объятием, а хваткой.
Ее разорвала на части стая собак.
Рыжий и черный волки, грызущие друг друга в стремлении добраться до меня.
Несколько человек сзади запели «Сияй, луна урожая» скорее для собственного удовольствия, чем для развлечения попутчиков. Нед нахмурился и сделал еще одну попытку. Я понимаю, он хотел как лучше, просто не знал, когда нужно остановиться.
— Ты волнуешься из-за леди Регины? Конечно, утром она будет злющая, как медведица, но если честно, то хуже она уже ничего не сделает. Ты выдержишь — всегда выдерживаешь.
— Вовсе я не волнуюсь из-за леди Регины.
Раньше я и представить себе не могла, что она окажется самой пустяковой из всех моих проблем.
Нед спросил:
— Так, может, у тебя морская болезнь?
— Может быть. — Я готова была согласиться с чем угодно, лишь бы Нед перестал задавать вопросы.
Я понимала, что у него самые лучшие намерения, но мне хотелось отгородиться от всех и попытаться примириться с тем, что я только что узнала.
Мириам начала расспрашивать Неда про жизнь в услужении, и я даже вовремя смеялась над его лучшими историями про пьяные выходки Лейтона, но при этом толком их не слышала. И Мириам тоже, она просто отвлекала Неда ради меня. Весь ужин я ощущала на себе ее внимательный взгляд.
Когда все поели, мы с Мириам отказались остаться на танцы, и, когда шли обратно в каюту, Мириам только спросила:
— Алек тебя как-то обидел? Мне он показался приятным, но… твое лицо сегодня вечером…
— Нет. Я не хочу об этом говорить. — Я взяла Мириам за руку. Мне вовсе не хотелось, чтобы она решила, будто я просто отталкиваю ее. — Только… не оставляй меня одну, ладно?
Она медленно кивнула:
— Как хочешь.
И мы провели остаток вечера в каюте. Мириам рассказывала мне про свою жизнь в Ливане. Кое-что казалось мне восхитительно-экзотическим — оливковые деревья, морское побережье, — но в основном все было достаточно знакомым. Люди везде стригут овец и прядут шерсть. Матери везде готовят большие кастрюли супа, а потом зовут детей обедать. Дети везде не хотят уходить из дому, но знают, что придется.
Старушки-норвежки (мы решили, что их зовут Инга и Ильза, но не знали, кто есть кто) вернулись с танцев очень поздно и долго хихикали. Я предположила, что они хлебнули пива. Я обменяла их серьги на свой кошелек с благодарными улыбками, но больше всего мне хотелось скорее положить кошелек на место. Тяжесть монет в руке или толстый сверток под подушкой для меня как залог новой жизни.
Я старалась не смотреть на дверь и не думать, не стоит ли с другой стороны Михаил. В основном мне это удавалось. Я старалась не думать о том, через что сейчас проходит Алек, и о том, что он наделал. Это удавалось хуже. Но этой ночью, в первый раз, как я ступила на борт «Титаника», мне удалось уснуть крепким, глубоким сном.
13 апреля 1912 г.
Следующим утром я надела свою униформу, чувствуя свинцовую тяжесть в желудке. Я убеждала себя, что Нед прав, хуже быть не может: Лайлы урезали мне жалованье, а все остальное не имеет никакого значения. Все равно я собираюсь через несколько дней уволиться, так какая мне разница, если леди Регина будет злиться из-за моих вчерашних приключений с Алеком? И почему я должна беспокоиться, если она меня уволит?
Кроме того, она уже сказала, что не уволит, а я твердо решила доработать до конца плавания, потому что не хочу, чтобы жалованье урезали еще сильнее. А это значит, что мне придется смириться с ее злобой и язвительностью, но прямо сейчас, пока мое сердце ныло из-за того, что Алек оказался убийцей, я не знала, сумею ли это выдержать.
«Выдержу, — сказала я себе. — Должна выдержать».
Однако леди Регина — это не самое страшное.
Я буквально на цыпочках вошла в каюту Лайлов, но семья еще толком не проснулась. Впрочем, Беатрис уже завывала, а Хорн пыталась ее успокоить. Держа сложенное розовое платье под мышкой, я вошла в комнату Ирен.
Ирен уже встала. Как обычно, она сидела в ночной рубашке, а ее волосы висели вдоль лица. Под глазами лежали темные круги, и в первый раз за все время она не улыбнулась мне.
— Доброе утро, Тесс, — произнесла Ирен вежливо, как всегда, но выглядела при этом так, словно собиралась разразиться слезами.
Вот оно, самое страшное, — понимать, что ты обидела единственного члена семейства Лайл, всегда бывшего к тебе добрым.
— Мисс Ирен, мне так жаль, — начала я. — Я вовсе не собиралась вас конфузить. Вы ведь это знаете, правда?
— Мы с мистером Марлоу не интересуем друг друга. — Ее губы изогнулись в некоем подобии улыбки. — Я не смогла убедить в этом маму, поэтому решила, что лучше это сделать тебе.
— Между мной и мистером Марлоу ничего нет! Вы же понимаете, что это невозможно. Для меня это была всего лишь возможность провести день на шлюпочной палубе и для разнообразия надеть что-нибудь красивое. А для него… думаю, просто небольшое развлечение богатого мужчины. И больше ничего.
За вчерашним приключением скрывалось куда большее, но я твердо решила, что буду все отрицать, как ради нее, так и ради себя самой.
Ирен положила ладонь мне на руку. У нее по-настоящему красивые руки — узкие, с длинными пальцами, жемчужно-белые, с такой нежной кожей, какой может позавидовать любая аристократка.
— Только не позволяй ему воспользоваться тобой, Тесс. Ты заслуживаешь большего.
Я едва не расплакалась:
— Не нужно быть ко мне такой доброй! Из-за меня ваша мать на вас рассердилась.
— Мама всегда на меня сердится и всегда будет сердиться. — Ирен откинулась к стене головой, словно та вдруг стала чересчур тяжелой.
И до меня дошло: ее западня намного прочнее моей. Во всяком случае, я могу в любой момент уволиться и перестать быть их прислугой, а Ирен даже не может уйти из дому и найти себе работу, потому что они как следует постарались и добились того, что она абсолютно беспомощна. За всю свою жизнь она ни разу не вымыла за собой тарелку и не зашила распоровшийся шов. Могу поспорить, она даже волосы сама себе никогда не расчесывала. Она играет на пианино, рисует расплывчатые акварели, немного говорит по-французски, но сама признается, что очень плохо. Ей остается только одно — выйти за кого-нибудь замуж, но даже мужа она себе выбрать не может.