— Ну они не имеют права…
— Имеют. И заберут. Я жила в наркоманском притоне — два торчка и дилер. Круто, да? А теперь мне некуда идти. Выходит, я бездомная.
— Можно вернуться домой.
Кажется, малышка наелась: Сара поднимает ее на плечо, потом с трудом встает. Я протягиваю ей руку, но она не обращает внимания. Кладет ребенка в коляску.
— Всего хорошего, Адам, — говорит она и уходит — она с самого начала хотела уйти, зуб даю.
От меня так легко не отделаешься. Мне надо ей помочь, и пусть сопротивляется, если хочет.
— Ну я хотел сказать… тебе все равно надо где-то жить, там, где понравится социальной службе. — Не успеваю я договорить, как вспоминаю, как ее папаша прижал меня к стенке. — Сара, прости меня!
Бегу ее догонять.
— Слушай, прости меня, — говорю. — Я понимаю, почему ты не хочешь домой. Твой папа…
Она останавливается и разворачивается ко мне.
— Что мой папа?
— Он… ты из-за него, да?
— Ты его знаешь?
Она свирепо глядит на меня.
— Да. Я… я был у тебя. Когда ты перестала ходить в школу.
— Господи, да кто ты такой? Маньяк, да? Отлично, поздравляю, теперь ты меня точно напугал, как будто мне раньше страшно не было!
И чешет от меня — на всех парах.
Бегу трусцой рядом с ней.
— Сара, я боялся за тебя. Зашел, чтобы узнать, что у тебя все в порядке.
— Нечего соваться в чужие дома. Без приглашения.
— А что мне было делать?! Ты же меня нарисовала, нарисовала, Сара.
— Подумаешь, рисунок! Задание было такое, для всех!
— Не просто рисунок, и ты это сама прекрасно понимаешь. Никто никогда не смотрел на меня так, не видел!
Она сутулится и налегает на ручку коляски, катит ее еще быстрее. Дождь и ветер хлещут нас. Мне приходится чуть ли не орать, чтобы она меня слышала.
— Сара, ты перегнулась через стол и потрогала меня. Погладила мне щеку. Я не могу тебя взять и забыть!
Она оборачивается, не сбавляя хода.
— А придется! — кричит она в ответ. — Мне с тобой рядом на одном земном шарике тесно! Я должна защитить дочь. Что я к тебе чувствую, не важно. Тебе нельзя к ней приближаться. Я не могу этого допустить.
Что я к тебе чувствую. Что я к тебе чувствую…
— Постой секунду! Пожалуйста, постой!
Хватаю ее за плечо, пытаюсь задержать. Она выворачивается.
— Отвали! Отвали, ясно?! Ты сказал, мы можем бороться с будущим, вот я и борюсь. Я считаю, что ты сделаешь плохо моему ребенку, поэтому не хочу больше никогда тебя видеть. Адам, я пытаюсь все изменить. Переделать все по-своему.
— Я ей ничего не сделаю! Никогда в жизни, Сара!
— Откуда ты знаешь? Такого никто не знает. Ты видишь, какое у кого будущее, но не все, а только кусочек. Адам, уйди от меня. Держись от нас подальше. Не трогай нас!
Замедляю шаг, останавливаюсь.
— Куда ты собралась? — кричу я ей вслед.
— Не знаю! Спрятаться!
Она убегает от меня. Я больше никогда ее не увижу. Оказывается, для меня это даже хуже, чем если весь Лондон рухнет мне на голову. Наверное, ничего хуже со мной просто не может быть. Надо остановить ее.
— Сара! — кричу я. — Я все понял про твоего отца!
На самом деле, конечно, не понял. Может, и придумал, но у меня такое чувство, что я угадал.
Она снова останавливается и оборачивается. Догоняю ее.
— Он тебя насиловал, поэтому ты не можешь вернуться домой.
Она смотрит в сторону, с трудом глотает.
— В этом-то и дело, да? — говорю. — Он тебя мучил.
Дождь льет так сильно, что у Сары капает с кончика носа.
— Да, да, так и было, — говорит она еле-еле слышно, будто с собой разговаривает. Косится на меня, проверяет, какую рожу я на это скорчу.
Странно — вид у нее виноватый, будто это она где-то напортачила, а я ее подловил.
Тут надо подобрать нужные слова, а я не понимаю, какие нужные. Сара такая дерганая, вообще непонятно, что ей сейчас нужно и что не нужно.
— Мне тебя очень жалко.
— Ты тут ни при чем. Тебя это не касается, — говорит она и опять этак смотрит — типа я ее сейчас судить буду.
Шагаю к ней и беру ее обеими руками за плечи. По-моему, это как раз не то, что нужно, но ничего другого я предложить не могу. Сара вся зажимается, и я думаю: блин, я все запорол. Ее от меня тошнит.
— Сара, я никогда не сделаю тебе ничего плохого, — говорю я ей в макушку. — Честное слово. Клянусь жизнью.
Она стоит как каменная.
— Нельзя давать такие обещания. Никому нельзя, — говорит она.
— Нет, можно, — отвечаю.
Стоим близко-близко, лицом к лицу. От дождя у нее слиплись ресницы. Мне так хочется их поцеловать, даже больно.
— Сара, пойдем ко мне.
— Ты что, я не могу!
— Тебе некуда идти. А мне есть куда. Хотя бы обсохнешь, поешь.
Очередной шквал швыряет в нас целый водопад. Отхожу на шаг, чтобы хорошенько видеть Сару.
— Сегодня, — говорю, — двадцать восьмое. Твой сон сбудется первого. Выходит, пока вам ничего не грозит. Тебе не надо меня бояться. Давай ты сегодня пойдешь ко мне. Спрячешься от этого дождя, чтоб его. Обсохнешь. Согреешься.
Она сдается.
— Пойдем домой. Поспишь, а завтра пойдешь куда захочешь. Мы придумаем, где тебе спрятаться. Подальше от меня, подальше от Лондона.
Она не говорит ни слова. Лицо у нее по-прежнему мрачное, взгляд прикован к Мии. Разворачивает коляску, и мы уходим вместе.
Он подсаживает нас в автобус, потом помогает выйти, и дальше мы идем вместе — рядом, но не касаясь друг друга. Я сошла с ума. Я сошла с ума, мне надо держаться от него подальше. Только куда мне еще деваться? Кто в этом восьмимиллионном городе впустит меня к себе?
— Вот тут мы и живем, — говорит он. — О, свет включили.
— Здесь?
Он останавливается у домика-новостройки. Три окошка горят — веселые желтые квадратики, одно внизу, два наверху. Домик совсем крошечный. Спереди короткий забор и металлическая калитка, с которой облезает краска. Сад набит садовыми скульптурами — каменными гномиками, ветряными мельницами и прочей фигней. Адам замечает, как я на них пялюсь.
— Это бабуля, — объясняет он. — Она у меня слегонца того.
— А, ясно.
Адам открывает калитку, и я качу коляску по тропинке. Он толкает входную дверь, но она заперта, так что он лезет за ключами. Потом наступает такой момент, когда он заходит внутрь, поворачивается за порогом и берется за перед коляски, чтобы втащить ее по ступенькам, и я опять думаю: Господи, что я творю? Куда угодно, только не сюда, с кем угодно, только не с ним! А он смотрит на меня сверху вниз и берется за коляску, с него течет, и он улыбается. А я думаю: ничего, можно и тут побыть, можно и с ним. Это же только до завтра.