Оракул Казановы объявил, что камни фальшивые. Хопе, закричав что это невозможно, помчался прочь; камни в самом деле оказались фальшивыми. Сен-Жермен сбежал в Англию. Предполагают, что Сен-Жермен был агентом частной политики Людовика XV и Помпадур в Голландии или французским агентом по заключению мира, что подозревал также Вольтер. Друг Казановы граф Ламберг говорит в «Мемуарах космополита» о поддельных алмазах короны, которые Сен-Жермен показывал в Голландии. Бентинк, президент провинциального сословия Голландии, почти в открытую помог Сен-Жермену бежать.
В рождественскую ночь Казанова был в особенно радостном расположении духа, что старухами не считается хорошим предзнаменованием; Казанова, ни о чем не подозревавший, получил письмо и большой пакет из Парижа от Манон, открыл оба и думал, что умрет от боли. Манон Балетти писала: «Будьте благоразумны и хладнокровно примите следующее сообщение. Пакет содержит все Ваши письма и Ваш портрет. Верните мне мой портрет, и если у Вас сохранились мои письма, то любезно сожгите их. Я рассчитываю на Ваше приличие. Забудьте меня! Долг заставляет меня сделать все, чтобы вы меня забыли, потому что завтра в этот час я стану женой господина Блонделя, архитектора короля и члена его Академии. Вы очень меня обяжете, если по Вашем возвращении в Париж будете добры делать вид будто меня не знаете, если мы случайно встретимся.»
Казанова был как в безумии и два часа не мог прийти в себя. Из пакета он вначале достал собственный портрет и, хотя он на нем смеялся, портрет показался ему угрюмым и угрожающим. Он лег в постель в лихорадке, строил тысячи безрассудных планов, набросал двадцать писем с угрозами «неверной» и разорвал их. Он бушевал против неизвестного господина Блонделя, против его отца и братьев. Двадцать четыре часа он провел в бреду. После этого он начал читать письмо Манон.
Он читал: «Наша дружба… может составить в итоге наше счастье и наше несчастье… Это так трудно — любить? … мне снится, что я говорю: Я люблю тебя…
Я нахожу бесконечное удовольствие в том, чтобы беседовать с Вами обо всем, и пусть так будет всегда… Они утверждают, что за месяц я сменю предмет своей любви… Нет, будьте уверены, что я никогда не стану неверна, что я люблю Вас и наконец решилась сказать Вам это… Я чувствую, что сделаю для Вас почти все. А Вы, мой любимый друг?.. Да, я верю, Вы меня любите и я хочу, чтобы Вы были уверены в такой же моей любви; мои чувства могут измениться лишь тогда, когда я буду уверена в Вашей неверности (чего я нимало не предполагаю), а сама я думаю, что никогда не перестану любить Вас. Будьте счастливы, мой любимый, мой друг. Любите меня больше! Пусть Вам это приснится, потом Вы мне расскажете…
Правда я думаю, что Ваша любовь слабеет…
Однако мы пишем друг другу приятнейшие в мире вещи, а когда мы вместе, мы всегда спорим. Хо-хо, должно быть, это правильно и ничего не значит, мой милый друг. Этим вечером мы стали дуться друг на друга исключительно из-за мелочи. Но почему же, любимый, если Вы так сильно меня любите, как говорите, Вы гневаетесь из-за пустяка?»
Письмо Манон даже слишком отчетливо передавало историю их любви. Во-первых, они любили друг друга в тайне и не признавались друг другу. Манон вначале совершенно не осознавала, что она его любит. Она слушала его речи и рассказы, находя его интересным; когда он однажды не пришел, то ей его не хватало, она опечалилась. Она даже испугалась. Она была обручена с музыкантом Клементом, а любила другого, который, как она предполагала, ничего из себя не представлял — какое несчастье!
Потом они признались друг другу в любви и Клемент получил отставку. Теперь они любили тайно от других. Семья ничего не замечала, это было ужасно, писала она, он тоже не должен был открыто держать ее любовные письма — ее брат бывал у него и мог найти письмо. Позднее Сильвия открыла любовь Манон и помогла ей. После смерти Сильвии и отъезда Казановы в Голландию Манон хотела ждать его в монастыре. Вначале ей не хватило мужества уйти в монастырь, потом она не решилась. Ей делали множество предложений, она смертельно скучала, она поклялась Казанове, что выйдет замуж только за него. Они делали друг другу обычные упреки любящих в мрачном состязании любви, неверности, ревности, смене холода и огня, он писал ей недостаточно, он делал ей ненавистные упреки, он обходился с ней холодно, он предпочел ей другую. Она писала, что должна играть в Комеди Франсез. Он пригласил ее в его отсутствие побыть в сельском доме в Пти-Полони.
Вследствие «чудовищных слухов, сообщений, клеветы» и потому что в Париже говорили, что Казанова вместо отъезда скрывается в Пти-Полони, 23 октября 1759 года она покинула его дом. Она писала: «Если бы я не любила Вас так, я погребла бы себя в монастыре… Как плох мир и как я несчастлива. Мой дорогой Казанова, отомстите за меня, отомстите за себя, очиститесь от недостойной клеветы прежде, чем женитесь на мне… Я одна в мире, без друзей, без утешения, Цель всей злобы как Ваших, так и моих врагов. Я боюсь за Ваш испорченный желудок, поэтому не курите так много. Вы счастливы, потому что можете лечиться устрицами, которых я не могу есть… и любите меня всегда. Вершиной моих несчастий будет, когда Вы меня покинете; но нет, Вы к этому неспособны. Вы любите меня, и конечно сделаете все, чтобы обладать мною. Я считаю себя самой несчастной на земле: из-за моего сердца, моей чести и даже моих доходов… Наверное Вам становится скучно всегда выслушивать мои жалобы.»
Когда Казанова в тоске по Манон целыми днями оставался в постели, как-то утром в девять к нему пришла Эстер со спутницей. Ее взгляд сказал ему многое. Он признался, что несколько дней лишь изредка питался бульоном и шоколадом. Так как она не знала причины его горя, то предложила денег и посоветовала спросить своего оракула. Он конечно засмеялся.
Она спросила, обрадуется ли он, если она останется возле него на весь день. Она приготовила ему свое любимое блюдо: кабельжу. Она сказала, что готова к последней жертве, если он откроет ей все тайны своего оракула. Однако, он не мог разделить с ней эту науку, потому что ее не существует. Весь этот прекрасный и радостный день он провел с Эстер и решил, что сможет забыть Манон, что тоже его очень обрадовало. Эстер играла с ним как с игрушкой, она просила, чтобы он оделся, как на бал и позволил причесать себя Ледюку. Вскоре он уже думал, что ненавидит Манон. В старости ему казалось, что Манон страдала более от своего тщеславия, чем от любви. Ледюк уже причесал его, когда печальная Эстер вошла с письмом в руках, прощальным письмом Манон. Она спросила боязливо, должна ли она быть наказана за тяжкую нескромность, ведь она открыла причину его страданий.
Все письма Манон и письма Казановы к ней лежали упорядоченные по датам на его ночном столике. Он показал их Эстер, которая с некоей жадностью начала читать их, пока он причесывался. Наконец Ледюк ушел. Воспитательница тихонько постучала в окно. Эстер сказала, что ничто так не развлекает, как уроки этих писем. Казанова ответил, что эти письма могли бы стать причиной его смерти. По просьбе Эстер он подарил ей все собрание, более двухсот писем, из которых самое короткое было в четыре страницы. (В архиве Дукса найдено только сорок два письма Манон. К двумстам письмам Казанова причисляет и свои.)