Но она отметила, что возражать он не стал.

— В таком случае я лучше вообще ничего не буду говорить, — заявила она.

Он открыл рот, чтобы ответить, но громкий звонок в дверь возвестил о прибытии тройняшек, и Тод решил промолчать. Пока.

Когда Анна направилась за мужем к двери, он попытался примиряюще обнять ее, но жена уклонилась от объятий, не в силах еще простить сказанное.

— Просто подумай обо всем, что я сказал, Анна, — попросил он, не обращая внимания на частые звонки. — Все, о чем я прошу. Поразмысли. Ты можешь сделать это для меня?

Что она могла возразить на такую просьбу?

Выходя за Тодом из спальни, Анна боязливо заглянула в зеркало. Волосы спутаны, щеки предательски горят, но хуже всего то, что синие трусики надеты, кажется, задом наперед. Хорошо, что хоть этого девочки никак не могут заметить! Она собрала волосы в привычный хвост и перетянула резинкой.

Тод открыл входную дверь, и в квартиру вихрем зеленых школьных форм и белокурых локонов ворвались три девочки, тут же принявшиеся возбужденно и одновременно тараторить, как делали это с тех пор, как научились говорить.

— Мамочка, Ханна Фипс, та, что пишет книги о лошадях, приезжает к нам в школу, и я буду дарить ей букет цветов!

— Мамочка, мне дали роль ведьмы в весеннем спектакле, и я должна была принести тебе список того, что нужно для костюма, но я его потеряла.

— Мамочка, я написала дополнительную работу по латыни — просто так, а там оказалось все правильно, и миссис Макфаден по-настоящему мной довольна!

— Правда?

— Угу, миссис Макфаден говорит, что я могу получить директорскую премию!

Губы Анны растянулись в широкую улыбку гордости, а глаза с удовольствием рассматривали дочерей-тройняшек, совершенно неразличимых на вид, но с такими разными характерами. Все они унаследовали ее светлую веснушчатую кожу; кобальтовые глаза и золотистые волосы достались им тоже от матери, но если ее волосы были прямыми, то на маленьких головках вились непокорными локонами. Высокие для своего возраста, с доставшимися от Тода стройными, спортивными фигурками.

— Привет, мои хорошие! — говорила Анна, обнимая всех по очереди. — Какие вы у меня умницы!

Наталья, Наташа и Валентина были известны дома под ласковыми именами: Талли, Таша и Тина. Талли и Таша родились тринадцатого февраля, третья же сестра присоединилась к ним только через две минуты после полуночи, в День святого Валентина.

— Папочка, почему ты дома так рано? — спросила Таша, переводя с матери на отца любопытные глазенки.

— Я… вроде как… устроил себе выходной на полдня, — запинаясь, пояснил Тод, и Анна с большим трудом подавила улыбку, забыв о своем раздражении. Не часто приходилось ей видеть, чтобы муж не мог найти нужных слов!

— А-а, понятно. А почему у тебя рубашка надета наизнанку? — невинно добавила Таша.

— Гм… а не хотят ли три усталые труженицы выпить сока с печеньем? — поторопился предложить Тод.

— Ура! Очень хотим, папочка! — хором закричали все трое.

— А тебе, милая? — Тод посмотрел на Анну.

Глаза их встретились поверх светлых головок, и ясно читавшаяся решимость во взгляде мужа заставила Анну вздрогнуть от предчувствия продолжения неприятного разговора.

— Чаю, пожалуйста, — попросила она, благодарная хотя бы за передышку.

Пока Тод гремел посудой на кухне, а Анна причесывала взлохмаченных тройняшек, наступило временное затишье.

Обсуждая с девочками последние новости из художественной студии, она не могла не думать о сказанном мужу. Собственные слова преследовали ее и не давали покоя. Во время ссоры она впервые осмелилась высказать Тоду правду.

Но факты говорили сами за себя. Она действительно женила на себе Тода Треверса, который вовсе не собирался этого делать.

Глава третья

Анна познакомилась с Тодом в ночном клубе. Ей было тогда всего семнадцать лет, и она никогда прежде не бывала в таких местах. Клубы не казались Анне каким-то особенно привлекательным местом, но это был день рождения одноклассницы по престижной Кенсингтонской школе, и та настояла, чтобы повести пятерых подруг в один из самых оживленных лондонских клубов.

Что оживленный — это точно! Но там было тесно, шумно, а от вспышек света, превращавших ее подруг в серебристо-белых дергающихся марионеток, у Анны дико разболелась голова. Не прошло и двадцати минут, как она поняла, что хочет только одного: поскорее уйти домой.

Тод тоже попал в клуб не по своему желанию. Его шофер, работавший с ним еще с тех пор, когда Тод только начинал делать свой первый миллион, женился в ближайшие выходные и этим вечером пригласил Тода на мальчишник. В свои двадцать три года Тод не увлекался ни мальчишниками, ни выпивкой, но он чувствовал себя обязанным принять приглашение и надеялся только, что его лицо не слишком явно выражает скуку.

Около полуночи, чувствуя, что музыка уже барабанит изнутри, он незаметно сбежал и обнаружил уютный, освещенный неярким светом бар на втором этаже здания.

Анна отправилась на поиски туалета, но, найдя, тут же пожалела об этом, потому что оказалась перед большим зеркалом и немедленно убедилась, что изысканное платье и макияж придали ей вид очень взрослой и умудренной опытом девицы.

Платье, разумеется, было не ее, поскольку гардероб Анны не предусматривал ничего подходящего для подобных случаев. Хоть Анна и училась в дорогой, престижной школе, отец не имел ни малейшего представления о запросах девочек.

Этот замкнутый государственный служащий проводил большую часть времени в своем пыльном и захламленном кабинете в Уайтхолле. Когда-то он был совсем другим человеком, веселым папой Анниного детства. Мать Анны сбил пьяный водитель, когда девочке исполнилось четырнадцать, и с тех пор будто свет погас в жизни отца. Он вообще стал редко бывать дома. Не в состоянии разделить свое горе с дочерью, он заглушал его работой.

Довольно сухой интеллектуал, он не интересовался высокой модой, а то немногое, что все-таки знал о ней, только убедило отца, что мода — не что иное, как умышленное надувательство, единственной целью которого является разлучить юных и впечатлительных девочек с их деньгами. Поэтому, получая хорошие карманные деньги, Анна, тем не менее, не могла позволить себе туалеты, которые носило большинство девочек ее круга.

Платье, взятое взаймы, преобразило ее, потому что никогда прежде Анна не замечала, чтобы мужчины так вожделенно глазели на нее. Это было короткое атласное платье на бретельках-шнурках, обнажавшее молочно-белую кожу плеч. Шелковистая серебристо-серая ткань облегала ее гибкие формы, и глаза большинства мужчин следовали за ней неотступно.

Тод потягивал тоник и краем глаза наблюдал за женщиной в мерцающем платье. «Отличные ножки», — мелькнуло в его голове, но потом что-то заставило приглядеться внимательнее, и он нахмурился.