— Насколько это доступно для старика, да? — Взгляд Дэвида серьезен. Но тут же на его лице расплывается улыбка. Интересно, зачем он называет себя стариком? Ведь он вовсе не старик!

— Для зрелого мужчины, — поправляю я. Честно говоря, меня это даже возбуждает. — По-моему, это здорово, — признаюсь я, краснея, потому что у нас было всего одно свидание и легкий, словно бабочка, поцелуй. Вряд ли он считается.

— Пойдем, — нежно говорит он. — Посмотрим, может, они уже закончили. Наверное, Мэри немного растеряна.

Мы снова идем длинными коридорами. Меня вдруг осеняет.

— Раз уж я здесь, то, пожалуй, надо навестить Грейс Коватту. Ты слышал об этом случае?

В душе я надеюсь, что Дэвид пойдет со мной.

— Надо быть глухим и слепым, чтобы не слышать, — замечает Дэвид и добавляет: — Прости. Бесчувственно с моей стороны. Ужасный случай. — Он сокрушенно качает головой.

— Интересно, как продвигается расследование? — вопрошаю я.

Иногда Эд рассказывает о своей работе. Поразительно, как много информации можно извлечь из невидимых глазу пятнышек и крупинок.

— Грейс так и не заговорила, и пока им больше нечем заняться. Полиция прочесала то место, где я ее нашла, но ничего не обнаружила.

Надо бы позвонить Эду, расспросить на правах родственницы. Пусть почти бывшей.

— Ну вот, видишь? С ней все в порядке, — говорит Дэвид, кивая.

Мама стоит посередине длинного белого коридора. Она смотрит в одну сторону, потом в другую. Она не знает, куда идти.

— Дэвид, — я трогаю его за локоть, — как мама вела себя, когда приходила к тебе на прием? Не показалось, что ее что-то беспокоит? Что-то более серьезное, чем нарыв на пальце? — Я давно хотела задать ему этот вопрос.

Дэвид какое-то время размышляет.

— Да вроде нет. Если бы я заметил что-то необычное, я бы расспросил ее. Она больше молчала, немного нервничала, пожалуй, но многие люди не любят ходить к врачам. Она и пробыла-то у меня всего пару минут. Словно ей не терпелось уйти.

— Да, это на нее похоже, — соглашаюсь я, припомнив, с каким трудом уговорила ее сходить к врачу, когда она заболела бронхитом.

Я бегу к ней по коридору, обнимаю и подталкиваю в сторону Дэвида. Мама невесома, она будто парит в паре дюймов над полом.

— Доктор Карлайл пришел узнать, как у тебя дела. Очень мило с его стороны, правда?

Вдруг мамина рука — хрупкая и тонкая — превращается в связку мускулов. Ее глаза расширяются. Она реагирует. Шея, плечи напрягаются, в походке появляется твердость, и мне кажется, она вот-вот заговорит: «Здравствуйте, доктор. Спасибо, что пришли. Вы столько для меня сделали».

После чего мама, все еще облаченная в больничный халат с открытой спиной, разворачивается и энергично удаляется по коридору. Я и опомниться не успеваю, как она исчезает за поворотом. Следующие полчаса я мечусь по больнице, разыскивая ее.

Мама обнаруживается у палаты Грейс. Она стоит у окна, отделяющего девушку от остального мира, вычерчивает что-то пальцем по стеклу, затем безвольно роняет руку.

Грейс медленно поворачивает голову. И в ту минуту, когда я увожу маму прочь, ее ничего не выражающие глаза встречаются с мамиными и между ними будто проскакивает какая-то искра.

— Сейчас у нас нет времени, чтобы посидеть с ней, — шепчу я маме, вдруг осознав, что она и Грейс заперты в одинаковом молчаливом мире, хоть и находятся в противоположных концах жизни. Интересно, что они пытались друг другу сказать?

В машине я пристегиваю маму ремнем и направляюсь к Дэвиду, который беседует у крыльца с невропатологом мистером Рэдклиффом.

— Нам нужен точный результат. — Голос Дэвида тверд. — Мэри Маршалл…

— Дэвид, — перебиваю я, — мы уезжаем. Мама нашлась в травматологическом отделении.

Он быстро поворачивается, улыбается, и мое сердце тает, как таяло когда-то от улыбки Марри.

— Ты говорил о маме? Результаты уже готовы?

Мистер Рэдклифф и Дэвид растерянно смотрят на меня, словно не решаясь объявить ужасную новость.

— Рентгенологу нужно просмотреть десятки снимков. Мы узнаем, что происходит в мозгу Мэри, через день или два. Я в этом деле не специалист, но мы с Энди давно знакомы, и он, без сомнения, сообщит мне, если появятся новости. Верно, Энди? — Дэвид, приподняв брови, смотрит на мистера Рэдклиффа, и на секунду повисает напряженная пауза. — Я верю, что результаты будут самыми обнадеживающими.

— Посмотрим, — отвечает мистер Рэдклифф.

— Дэвид, ты позвонишь мне, если что-то узнаешь?

— Даю слово. — Он наклоняется, чтобы меня поцеловать, и пасмурный день наполняется солнечным светом.

Мэри

Я слышала, что, умирая, человек летит по длинному туннелю, в конце которого сияет нестерпимо яркий свет. А мой туннель темный и шумный. Это самое страшное место, где мне приходилось бывать, не считая того, другого. Тут нет ни ангелов-хранителей, ни арф, ни труб. Только лязг и рев огромной металлической машины. Меня засунули внутрь. Всосали, будто в коктейльную соломинку.

Мне дали наушники с музыкой и сказали, что обследование длится чуть дольше получаса. Чтобы время бежало быстрее, я считала в такт музыке. Добралась только до сорока трех, когда меня перестали занимать цифры и жалкая мелодия, — возможно, мысли сбились с курса из-за сильных магнитных волн, пронзающих мое тело. Перед зажмуренными глазами вся жизнь пронеслась, словно на пленке. Говорят, так бывает после смерти. В молодости я была хорошенькой. О да, очень хорошенькой, и фигура прекрасная, и я это сознавала. Я пользовалась успехом. А может, мне так казалось. Если бы вы взглянули на меня тогда, зная, в кого я превращусь, вы бы вряд ли поверили, что это один и тот же человек.

Взять хотя бы волосы. Они спускались ниже лопаток и привлекали не меньше внимания, чем фигура. Волосы укрывали мое лицо, стекали по плечам. Скромница пополам с блудницей. А одежда — она не столько скрывала мое тело, сколько выставляла напоказ — пурпурные, желтые и коричневые мини-платья с глубоким вырезом и сапоги до колена. Я была красавицей, это точно, и радовалась жизни, хотя мои мечты не сбылись. В восемнадцать лет я отчаянно хотела поступить в университет, стать зоологом, или морским биологом, или врачом, или адвокатом, или преподавателем какого-нибудь редкого языка.

Я была умна, даже слишком умна, но, хотя училась я отлично, студенткой так и не стала. Я подала документы в Кембридж, который находился в двух шагах от дома. Меня отвергли на первом же этапе, вычеркнули из списка. Я пыталась объяснить им, что они теряют, ведь это, должно быть, ошибка, потому что я лучше Руперта, Тарквина, Джереми и всех остальных, которым после окончания школы места в университете были обеспечены. Двери Кембриджа с грохотом захлопнулись перед моим носом.