Несколько монахов выступили вперед, и моя подруга выбрала двоих.
— Вот ты, — указала она на того, что имел орган повнушительнее, — ляжешь на спину, а я сяду на твой кол. А ты, — кивнула она второму, — будешь сношать меня сзади и также в куночку, и одновременно щекотать пальцем заднюю норку. Тем временем я могу взять в рот третий член, ну, а что мне помешает ласкать руками еще два?
Не всякая вагина пригодна для такого рода упражнений, к счастью, пещерка Клервиль была достаточно просторной. Два гигантских члена скоблили ее таким образом, что когда один выходил наружу, второй, задевая его, бросался вперед; темп постепенно убыстрялся, процедура продолжалась не менее трех часов, после чего блудница, принявшая за это время двадцать шесть монахов, пришла в бешенство: ее невидящие глаза безумно бегали по сторонам и метали молнии, на губах вскипала пена, все ее тело блестело от пота, но несмотря на состояние загнанной лошади, в котором она пребывала, Клервиль никак не могла успокоиться — как одержимая, она извивалась, ухватившись обеими руками за члены, яростно дергала и жадно сосала их, стараясь любым путем восстановить их твердость. [100] Я была слишком молода и хрупка телом, чтобы даже попытаться повторить необыкновенно возбуждающий и никогда не виданный мною акт, которому самозабвенно предавалась моя спутница: я просто наслаждалась тем, что подогревала блюда, которых требовала ее трапеза, но большего я сделать не могла. Кроме того, в обоих местах, наиболее восприимчивых к удовольствиям, я испытывала столь сильное жжение, столь нестерпимый зуд, что после той бурной ночи долго еще не могла сесть без того,, чтобы не скривиться от боли.
Пока мы ужинали, стало совсем поздно, и Клервиль заявила, что предпочитает ночевать в монастыре.
— Будьте любезны постелить мне на алтаре в вашей церквушке, — рбратилась она к настоятелю. — Я еще не насытилась. Со мной будет Жюльетта. Погода нынче теплая, и нам будет очень удобно в прохладном помещении. А если она желает, Жюльетта может устроиться в часовне, посвященной той шлюхе, которая, как утверждают, произвела на свет распятого Бога ваших глупых прихожан. Что ты на это скажешь, Жюльетта? Я предлагаю тебе возлечь на этот алтарь и раскинуть свои сладкие ляжки так же, как это делала блудливая Мария. Только вместо солдат иерусалимского гарнизона, которым эта педерасточка отдавалась каждый день, ты выберешь из нашей кармелитской гвардии несколько молодцов, из тех, что тебе особенно приглянулись.
— Но я не могу больше сношаться, — запротестовала я.
— Вздор! Ты будешь ласкать их, они будут ласкать тебя, ты будешь их сосать, они ответят тебе тем же. И увидишь, что все будет хорошо. Я уверена, что женщина в любое время может выдавить из себя сколько угодно спермы. Ты говоришь, что выжата до капли? А я вот нет, совсем нет. Меня сегодня помяли посильнее, чем тебя, а мне хочется еще и еще. Потоки спермы, которую влили в мою попку и куночку, не только не погасили пожар, а напротив — еще сильнее разожгли его. Я сгорю дотла, если остановлюсь на этом. Чем больше женщина сношается, дорогая моя, тем больше ей хочется: только сношение может утолить пламя, вызванное сношением же, а если Природа одарила женщину таким темпераментом, как у меня, только во время плотских утех она может быть счастлива. У женщины есть одна единственная врожденная добродетель — ее блудливость; все мы созданы для того, чтобы сношаться, и другого предназначения у нас нет; горе той, кто в силу своей непроходимой глупости и тупости, живет в плену идиотских предрассудков, — она вечно пребудет жертвой своих взглядов и своей почти никогда не сбывающейся веры в мужчин и всю свою жизнь проживет с сухим, не познавшим радостей влагалищем, она умрет от одиночества, и некому будет ее оплакивать. Женское распутство почитается во всем мире, повсюду оно находит поклонников, множество алтарей выстроено в его честь. С каждым днем я все больше и все фанатичнее предаюсь ему. В этом мое кредо, моя единственная забота; пока бьется сердце в моей груди, я буду шлюхой и клянусь, что не отступлю от этого. Если я кому и благодарна в этом мире, так только тем людям, которые направили меня на этот путь. Им я обязана всем, что имею, обязана самой жизнью. Все ценное, что я получила от своих родителей, было втоптано в грязь гнусными лицемерами, и предрассудки сделались стенами моей тюрьмы, но я взломала их, мои страсти разметали их в стороны и обратили в прах. Только тогда глаза мои открылись, когда я научилась искусству блуда и распутства, и я считаю, что мое существование начинается именно с того благословенного дня… Мужские члены, прекрасные, налитые силой столпы, — вот мои единственные боги, мои добрые и верные спутники; они являются для меня всем на свете, я живу только во славу верховного божества — пениса. Когда нет его ни в моей вагине, ни в моем анусе, он все равно пребывает в моих мыслях, и вы можете убедиться в этом, если вскроете мой мозг.
После этой страстной речи, произнесенной, конечно, не с той последовательностью и логикой, как я вам изобразила, потому что голос Клервиль то и дело срывался на крик, величайшая блудница обняла двоих кармелитов и вместе с ними исчезла в сумраке церкви, где находился главный алтарь. Я направилась в часовню, обрызгала тело розовой водой и отдала его в распоряжение парочки превосходно сложенных молодых монахов-послушников, выбранных мною. Через несколько минут я уже была охвачена новым порывом, и в это время на пороге появилась Клервиль и громко потребовала свежих самцов.
— Хорошо, когда есть большой выбор, но, увы, все мои запасы кончились, потому что я выжала все из своих бомбардиров. Ты не поверишь, Жюльетта, но я только что потерпела неудачу — не смогла поднять их для очередной атаки, это я-то, которая до сих пор никогда не испытывала подобного оскорбления! Вставай, девочка моя, в монастыре еще осталось достаточно членов, мы сняли только пенки, теперь надо зачерпнуть поглубже. Если распорядитель, — продолжала она, послав одного монаха за Эйсебиусом, — лично не участвовал в удовлетворении моих желаний, пусть он хотя бы удовлетворит их при помощи своих подручных, у которых есть еще ветер в парусах и сила в чреслах и которые еще не поднимали оружия. А вот и наш Эйсебиус, — воскликнула она, увидев входящего настоятеля. — Послушайте, милейший, отведите нас в кельи с монахами, которых мы еще не попробовали, но которые нам сейчас очень нужны. Пойдемте скорее.
Мы обошли всю обитель, перед нами открывались все двери, и независимо от желания обитателей им всем пришлось спариваться с нами. Все они подтвердили свою причастность к нашим утехам, пролив немало спермы, некоторые брали нас приступом спереди, в лоб, другие, и таких было большинство, предпочитали атаковать сзади, а мы, одержимые одной мыслью — утолить ненасытную свою плоть, — не теряли времени на пустые разговоры и сразу, без подготовки, принимали соответствующую позу и с радостью получали очередную порцию семени то в одно, то в другое отверстие, словом, мы делали не более того, что должна делать ежедневно каждая женщина. В самом деле, есть ли что-нибудь более абсурдное в этом мире, чем думать, будто существует только одна часть тела, имеющая право принимать мужской член; как можно считать преступником того, кто случайно или намеренно, сбивается с проторенной дорожки, или считать преступницей ту, которая с радостью принимает заблудившегося путника? В конце концов, сотворив нас с двумя укромными и весьма уютными отверстиями, Природа не указала мужчине, в какое можно входить и в какое — нельзя, и предоставила ему свободу выбора сообразно его вкусам и желаниям; в любом случае он действует в соответствии с законами нашей праматери, которая мудра бесконечно и в силу этого обстоятельства не дала своим ничтожным творениям ни единой возможности оскорбить ее.