— Вы тоже знали его, — сказал он Бернису, — и это был удивительный человек: никакие молитвы ему не помогали, и он до самого конца сохранял ясность ума и испустил дух в объятиях племянницы, которую страстно любил и которой сказал, что жалеет об отсутствии загробной жизни только потому, что это лишает его надежды когда-нибудь соединиться с ней.
— Мне кажется, — заметил кардинал де Бернис, — что такие смерти в последнее время становятся довольно частыми, их сделали модными автор «Альзиры» и Даламбер [14] .
— Несомненно, — продолжал Альбани, — это признак слабости, когда перед самой смертью человек изменяет своим убеждениям. Неужели у него не было времени поразмыслить над ними в продолжение жизни? Самые активные и светлые годы надо употребить на выбор веры, чтобы потом согласно ей достойно прожить свою жизнь и умереть. Человек готовит ужасный конец, когда вступает в закат мучимый сомнениями и раздираемый противоречиями. Вы можете на это возразить, что разлагая организм, агония разрушает также и убеждения. Да, если эти доктрины усвоены слабо и поверхностно, но такого никогда не случается, если они восприняты всем сердцем, если они — плод глубоких и мучительных размышлений, так как в этом случае они формируют привычку, которую мы уносим с собой в могилу.
— Согласна с вами, — подхватила я, обрадовавшись возможности продемонстрировать образ своих мыслей знаменитым либертенам, в чьей компании оказалась, — и хотя блаженный эгоизм, который является моим кредо, так же как и вашим, лишает нас кое-каких удовольствий, он избавляет нас от многих бед в жизни и учит достойно умирать. Не знаю, возможно, это мой возраст заслоняет от меня тот последний момент, когда я обращусь в прах, из которого сотворена, или же все дело в моих твердых принципах, но я смотрю без всякого страха на неизбежный распад молекул, образующих ныне мое «я». Я знаю, что после смерти мне будет ничуть не хуже, чем было до рождения, и я предам свое тело земле с тем же спокойствием, с каким получила его от нее.
— А знаете, в чем источник этого спокойствия? — спросил Бернис. — В глубоком презрении, которое вы всегда питали к религиозному абсурду. Отсюда можно сделать вывод: чем раньше пробудится в голове неверие, тем лучше будет для него.
— Но ведь это не так просто, как может показаться на первый взгляд, — вставила Олимпия.
— Это гораздо легче, чем обычно думают, — ответил Альбани. — Ядовитое дерево надо срубить под самый корень. Если вы ограничитесь ветками, обязательно появятся новые побеги. Именно в юности следует искоренить предрассудки, внушенные в детстве. Особенно яростно надо выкорчевывать самый глубокий и стойкий — я имею в виду это бесполезное и призрачное божество, от гипнотической власти которого надо излечиться как можно раньше.
Бернис задумчиво покачал головой и заговорил так:
— Нет, дорогой Альбани, я не думаю, что эта операция требует таких уж больших усилий от молодого человека, если он в здравом уме, ибо деистический софизм не просуществует в его голове и четверти часа. Я хочу сказать, что только слепой не увидит, что любой бог — это скопище противоречий, нелепостей и несоответствующих действительности атрибутов; хотя он и способен на какое-то время разжечь воображение, он должен восприниматься как глупый вымысел для любого здравомыслящего человека. Некоторые полагают, будто можно заткнуть рот тем, кто смеется над идеей Бога, напомнив им, что с самого начала истории все люди на земле признавали какое-нибудь божество, что никто из бесчисленных обитателей земли не живет без веры в невидимое и могущественное существо, служащее объектом поклонения, что, наконец, ни один народ, даже самый примитивный, не сомневается в существовании некоей силы, превосходящей человеческую природу. Во-первых, я с этим не согласен, но даже если бы это и было так, может ли всеобщее убеждение превратить ошибку в истину? Было время, когда люди считали, что Солнце вращается вокруг Земли, которая остается неподвижной, но разве это единодушие сделало ложное представление реальностью? Было время, когда никто не хотел верить в то, что Земля круглая, и редкие смельчаки, утверждавшие это, жестоко преследовались, а как широко была распространена вера в ведьм, призраков, домовых, оборотней… Ну разве эти взгляды стали действительностью? Разумеется, нет; но порой даже самым умным и чувствительным людям случается верить в универсальный дух, и они даже не дают себе труда понять, что очевидность начисто отрицает чудесное свойство, приписываемое Богу. Теперь посмотрим внимательнее на этого якобы добросердечного отца: велика его семья, и все ее члены, с первого до последнего, несчастливы. В царстве этого мудрого властителя я вижу, как порок восседает на вершине славы и почести, а добродетель томится в цепях. Вы можете напомнить мне о благодеяниях, в коих купаются те, кто признает эту систему, но и в их среде я вижу сонм всевозможных несчастий, на которые они прямо закрывают глаза.
Чтобы как-то объяснить эту нелепость, моим оппонентам придется признать, что этот бесконечно добрый бог, постоянно противореча самому себе, одной и той же рукой распределяет и добро и зло, но они тут же вспомнят о загробной жизни. На что я отвечу так: уж лучше придумать себе другого бога вместо этого творения теологов, ибо ваш бог настолько непоследователен, насколько нелеп и настолько же абсурден, насколько иллюзорен. Ах, как он добр, этот бог, который творит зло и допускает, чтобы его творили другие, бог, символ высшей справедливости, с чьего благословения невинные всегда угнетены, совершенный бог, который творит только неправедные дела! Согласитесь, что существование такого бога скорее вредно, нежели полезно для человечества и что самое разумное — устранить его навсегда.
— Безумец! — воскликнула я. — Вы же сами порочите и охаиваете пилюли, которыми торгуете: что станет с вашей властью и властью вашей Священной Коллегии, если все люди начнут мыслить так же философски, как вы сами?
— Я очень хорошо понимаю, — сказал Бернис, — что нам приходится дурачить людей, чтобы подчинить их себе. Но из этого не следует, что мы должны обманываться сами. Так в чьих глазах должны мы разоблачать этого идола, если не в глазах наших друзей или философов, которые мыслят подобно нам?
— В таком случае, — заметила Олимпия, — я была бы вам очень благодарна, если вы внесете покой в мою душу. Мне прожужжали все уши разными доктринами, но ни одна из них меня не удовлетворила — я имею в виду понятие человеческой свободы. Скажите, Бернис, что вы об этом думаете?
— Ну что ж, я объясню свою точку зрения, — отвечал знаменитый любовник мадам де Помпадур, — но это потребует от вас полного внимания, потому что эта тема для женщины может показаться довольно абстрактной.
Свободой мы называем возможность сравнивать различные образы жизни и решать, какой лучше всего подходит для вас. Теперь посмотрим, обладает или не обладает человек этой возможностью принимать решения? Я готов утверждать, что не имеет и, скорее всего, иметь не может. Все наши мысли берут свое начало в физических и материальных факторах, которые действуют независимо от нашей воли, так как эти факторы проистекают из нашей внутренней организации и из воздействия на нас внешних предметов; в свою очередь, из этих причин вытекают мотивы, следовательно, воля наша не свободна. Мы пребываем в нерешительности перед противоречивыми мотивами, но в момент принятия решения мы ничего не решаем — все определяется состоянием наших органов, которые диктуют нам решения, и мы им подчиняемся; выбор между двумя возможностями никогда от нас не зависит»: мы постоянно подчиняемся необходимости, мы ее вечные рабы, и в тот самый момент, когда нам кажется, что мы наиболее полно выражаем свою свободу, мы подвергаемся самому большому насилию. Нерешительность и неуверенность дают нам повод верить в то, что мы свободны, но эта воображаемая свобода — не что иное, как краткий миг равновесия, в котором оказываются весы судьбы. Решение приходит сразу, как только одна из чаш перевешивает другую, причем не мы сами нарушаем равновесие — это на нас действуют физические объекты, находящиеся вне нас, которые отдают нас на милость обстоятельств, делают игрушкой естественных сил, как это происходит с животными или растениями. Все дело в нервных флюидах, и разница между негодяем и честным человеком заключается лишь в степени активности животных инстинктов, составляющих эти флюиды.