– Это вряд ли! – замахал руками Вег. – Что же они до сих пор не дошли? Уж больше двух лет за Лемегой стоят. Да и риссы не дадут. У нас говорят, что риссы с ними договор заключили. Да-да! И с нашим королем тоже! Подожди! Пройдет время, и с сайдами заключат! А куда деваться? Без Скира все равно толковой торговли не будет, а из-за борских башен сайдов даже хенны выцарапать не смогут!
– Время рассудит. – Кессаа поднесла ладони к вискам и прошелестела, понизив голос: – Будет война. И не потому что камень, катящийся с горы, сам по себе остановиться не может, а потому что я вижу и слышу. Веришь мне, Вег?
– Тьфу на тебя, – замахал руками репт. – Вот ведь зараза. Говорили мне, что дуркует целительница! Нет, нужно Ору от тебя забирать!
– Не веришь? – усмехнулась Кессаа, опуская руки. – А если скажу, что нынче же вечером ладья ваша вернется? Поверишь? Или ты думаешь, Ора сама решила полный котел похлебки варить? А?
– Тьфу, тьфу, тьфу, тьфу! – отплевался на четыре стороны репт, бросил нож и рассерженно заковылял к собственному лежаку.
Отсмеявшись, Кессаа повернулась к Марику:
– Иди к Уске. Он ждет тебя. Я тут присмотрю. Да и Насьта здесь рядом. Не волнуйся, Смакл – репт строгий, Ору бы он не обидел. Если бы она отправилась с нами, конечно.
Не без робости подступил Марик к порогу кузнеца. Все-таки занозой сидело в сердце: не воин он все еще – так, переросток, как окликал его тот же староста. И здесь, в уютной долине между белыми стволами странных деревьев, не было ему места. Детишки реминьские забавлялись с ним, как с игрушкой, а вот родители их, хоть и раскланивались с ним и старательно растягивали губы в улыбке, все одно замолкали, едва приближался к ним чужестранец. И ладно бы продолжали болтать по-реминьски – все равно не понимал Марик ни слова, – так нет, словно медом губы склеивали, да так крепко, что у самого баль не улыбка ответная на лицо выскакивала, а гримаса. С другой стороны, и родная деревня годилась только на то, чтобы показаться в ней при мече да в хороших кожаных доспехах, а то и в кольчужке, чтобы увидеть завистливые рожи сверстников и восхищенные – бальских девчонок. Впрочем, сверстники любую зависть с неприязнью смешают, а девчонки… Какие уж там девчонки, если сердце при одной мысли о сироте-дучке дрожью заходится? Что же это такое творится-то? И не так ли отец его к его же матери на дештской ярмарке пристал? Увидел, поймал жар в груди, пригляделся – да собственную жизнь на порог выложил, чтобы перешагнула красавица, в дом входя, да выйти уж не могла? Так нет еще у Марика ни порога, ни дома, ни меча – только жар тот самый, который жжет сладостно и тревожно. А ну как утихнет в разлуке? А ну как глаза у Оры погаснут, пока бродить будет неведомо где безусый полубаль, полу-неизвестно кто, не воин, не охотник, а так – юнец, приученный к лопате, а не к копью? Или рано он о доме задумался? Что там пригрезилось ему на берегу реки? А ну как не только умоется Оветта кровью, но и искупается в ней? А ну как смоет этой кровью и Кессаа, и Насьту, и Ору, и самого Марика? Что ж, выходит, нарушит он тогда слово, Анхелю данное? Ну так не нарушил пока…
– Заходи уж, – послышался мягкий голос.
Словно очнулся Марик – понял, что дергает он за медное кольцо, болтающееся над косяком, будит где-то в глубине дома протяжный звон и видеть не видит, что стоит перед ним мать Насьты и приглашает его в дом. Вытер Марик некстати вспотевшие ладони о рубаху, поклонился реминьке и перешагнул через порог. За ним оказался длинный коридор, противоположная стена которого была на два локтя заложена короткими связками хвороста. По правую руку коридор обрезал плетеный полог, а слева тянуло дымом и запахом жареных орехов. Женщина поклонилась в ответ и протянула руку перед собой, показывая: иди туда, парень. Кивнул ей Марик, в очередной раз поразившись тому, как милые черты жены Уски отразились в бесшабашной физиономии Насьты, и прошел во двор. Окинул взглядом хозяйство Уски – и не поверил, что в кузню попал. И не в том дело, что крыши над двором не было: знал уже баль, что ремини с помощью дикого вьюна и обрешетки из ореховых жердей за неделю могут любую крышу сладить, – чистота его удивила. Земляной пол кузни был тщательно выметен, угольная куча огорожена речными валунами и накрыта глянцевыми листами речной кувшинки. Тут же лежали шишки одров, горшки с самородным железом выстроились в ряд, крицы [2] и оковицы [3] дерюжкой прикрылись, щипцы, щипчики, молотки и молоты и какие-то иные, незнакомые Марику инструменты либо висели на вкопанных в землю тут же столбах, либо лежали на добела выскобленной колоде. В отдалении высился горн, рядом на жердях складками обвис мех. В другом углу была выложена из камня и глины странная приземистая печь, опять же соединенная с мехами, а вся стена дома, который примыкал к кузне или служил ее частью, была увешана разнообразным оружием. Марик даже рот открыл: мечи всех размеров и видов, ножи и топоры, щиты и части каких-то доспехов, копья и стрелы – чего там только не было! Так бы и стоял и рассматривал, если бы покашливания за спиной не услышал. Посредине двора на огромном, раскинувшем мертвые корни пне темнела причудливая наковаленка, и возле нее сидели на низких чурбаках дед Анхель и Уска.
– Заходи, парень, – бодро окликнул Марика старик и тут же с опаской покосился на кузнеца: не в своем доме ведь, не зря ли поперед хозяина голос подал?
– Садись, – как ни в чем не бывало кивнул Уска и показал рукой на свободный чурбак.
Присел Марик, не забыв склонить голову. Кто его знает, как и что у ремини принято, не все успел рассказать Насьта, да и не было времени на долгие разговоры, поэтому Марик вел в гостях себя так, как учил его Лируд: спешить и не медлить, не бояться выразить излишнее почтение, потому как почтение излишним не бывает, если только в почитание не обращается. Не заводить разговор первому, но и поддерживать его тоже следует не иначе как отвечая на вопросы, но говорить не более того, о чем спрашивают у тебя. Не отказываться от угощения, но в еде проявлять сдержанность и аккуратность. О еде – к месту поучения Лируда вспомнились, потому как на том же самом пне вокруг наковаленки стояли блюда с овощами и мясом, горкой сияли поджаренные орехи, а в глиняных чарках поблескивала какая-то жидкость.
– Ешь и пей, – просто сказал Уска и, подавая пример, оторвал кусок тонкой лепешки и макнул ее в блюдо с тягучим соусом. – Новую работу начинаем, а всякая новая работа как праздник.
– Сегодня? – удивился Марик.
– А когда же? – в ответ поднял брови дед. – Работа как дорога: пока не шагнешь, убывать не начнет. Я хоть и не кузнец, а скажу – всякое дело так начинать надо. Убраться в доме или во дворе, омыть тело, одеться в свежее, посидеть, выпить меда или сока древесного, перекусить, помолчать или поговорить о чем – и тут же начинать. Но не спеша, а с расстановкой и с разумом!