– Тана не тана, а от обычной доли рептского гребца я бы не отказался, – довольно отвечал Марик, чувствуя, как приятная тяжесть разливается по натруженному телу.
Так и пошли, побежали, понеслись над водой первые летние дни. Звенели птичьим гамом берега Ласки, трепетал парус, когда ветер был попутным, вздымались весла, вглядывался в повороты русла Смакл, теребя отполированную до блеска рукоять рулевого весла, сутулился на краю скамьи несчастный Насьта в платье Оры, молчала, опустив тонкую руку в воду, Кессаа. О чем она думала, к чему прислушивалась? Никак не мог угадать этого Марик, взрезая зеленую воду деревянным веслом. Раз или два в день Смакл приказывал приставать к берегу для короткого отдыха, стараясь использовать для стоянки крохотные островки, однако ночью ладья неизменно оставалась на течении, цепляясь якорем за какую-нибудь отмель.
– Береженый – не обожженный, – приговаривал Смакл и радовался полнеющей Селенге, которая раскатывала серые отсветы над темной гладью реки. – Тут ведь уже не реминьские места, да и не бальские еще. Леса дикие – кто их знает, кто после напасти, что на Оветту накинулась, смог через нижние топи в сеторские леса перебраться? Нет, тот, кто спит вполглаза, – спит и просыпается, а кто в оба глаза уснуть норовит, так и вовсе не обязательно проснется!
Так или иначе, но за неделю речной дороги ничто не насторожило крепкого репта, да и Кессаа, как показалось Марику, в полусне-полуяви эту часть пути провела. Только когда бурыми скалами ощетинились берега Ласки да сама река сдвинулась в тугой бурлящий жгут, очнулась сайдка, прищурилась, словно высматривала на берегу кого.
– Навались! – заорал Смакл, и гребцы, уже без Марика, которого кормчий отправил отдыхать перед опасным местом, начали загребать к реминьскому берегу и, как показалось баль, едва успели вырваться из плотного потока, который будто срывался с привязи и с ревом устремлялся в месиво острых камней и кипящей воды. – Вот! – крякнул Смакл, когда ладья ткнулась носом в заводь, тихой которую нельзя было назвать лишь по причине близких порогов. – Сладили! Только разве это работа? Вот когда вверх выгребаешь – тогда да, хоть и посудинка без груза идет! Что ж, половина пути, значит, за нами.
– Подожди! – первой спрыгнула на илистую гальку Кессаа. – Дай осмотреться. Что-то запах мне не нравится.
– Запах?
Смакл шумно втянул ноздрями речную сырость, сплюнул.
– Осматривайся, времени вдосталь. Сейчас будем ладью разгружать, тут пять сотен локтей до каменной лестницы: пока перетаскаем, пока ладью перенесем, пока опять погрузимся – там уж и вечер. А другой дороги в обход порогов нет. На противоположном берегу и пристать-то не получится, я о тропе уж и вовсе не говорю. Так ты и девчонку с собой потащишь? Или она у тебя не только хозяйка молчаливая, но и лучница?
Репты дружно закатились хохотом. Насьта, шмыгая коленями по платью, страдальчески закатил глаза. Стоило Кессаа сойти на берег, как Марик последовал за ней, и торопливость их «спутницы», да еще лук в ее руке, явно свидетельствовали о нежелании мнимой Оры оставаться наедине с ватагой рудодобытчиков.
– Мы быстро, – оглянулась Кессаа. – А лучница у меня знатная, точно говорю.
– Не чувствую никакого запаха, – пожал плечами Марик мгновением позже, оглядывая утоптанный берег, обширное кострище, обложенное камнями, и широкую тропу, уходящую меж зарослей речного орешника к мшистым валунам и бурым скалам.
– Этот запах не носом приходит, – прошептала Кессаа и потянула из-за спины колючку. – Идем. Насьта, ты уж не подведи меня, если что.
– Эх! – выдохнул, словно ругнулся, несчастный ремини и набросил на рог тетиву. – Кто ж и подведет-то, если не я? Ты уж скажи только, куда подводить…
– Тихо! – оборвала ремини Кессаа и пошла вперед.
Хоженой была тропа. Не часто хоженной, но плотно побитой сильными ногами. О том и чистота ее говорила, и кругляшки травы подорожной под валунами, и бурая пыль от отжигов да криниц, что не в первый раз переносили упорные репты, разгружая тяжелые ладьи. На гребне невысокой гряды, которую Насьта реминьской гребенкой и обозвал, скалы внезапно заканчивались, обрываясь отвесно едва ли не в бурлящий поток, от них тропа перескакивала на широкий сланцевый скос, который Аилле, ветер да мороз и вправду превратили в широкую лестницу, под ней же серым камнем выделялся язык каменной осыпи, тянущейся вплоть до взвихренной последними водоворотами Ласки, а дальше река внезапно ширилась втрое и исчезала в мутном мареве бесконечной равнины, плоской и неразличимой.
– Вот она, мангская топь, – вытерла пот со лба Кессаа и, сощурившись, прибавила: – А вот и смерть.
Из кустов возле осыпи торчал нос ладьи, и, когда Марик добрался до нее, он понял, что Кессаа была права. Возле лодки лежали семеро мертвых рептов. В воздухе жужжали мухи, ползла сладковатая вонь. Многие трупы были погрызены лесным зверьем. Марик с отвращением зажал нос, а Насьта отложил лук и как ни в чем не бывало осмотрел мертвых одного за другим.
– Ну что скажешь? – нахмурилась Кессаа.
– Что вижу, то и скажу, – пробурчал Насьта, и Марик едва не рассмеялся: несмотря на ужасное зрелище, настолько нелепо выглядел ремини в платье Оры. – Семь мертвецов. Все репты, мне кажется, проходили они к горам в прошлом году… если бы у вожака не погрызено лицо было – точно бы сказал. Ладья пустая – значит, вверх по течению шли. Недели три уж, как здесь лежат.
– Пару раз времени до желтого утеса добраться, если дорогу знать, – пробормотала Кессаа.
– Почему до утеса? – не понял Насьта. – Это через топь одна или две тропы, по которым никто и не проходил, считай, летом, а от порогов куда хочешь, туда и иди – во все стороны дорога открыта. Конечно, если в диком лесу лихо какое под себя не подгребет.
– А ты что скажешь? – повернулась к Марику Кессаа.
– Один воин был, – сам себе удивляясь, неожиданно буркнул Марик.
– Как решил? – сдвинула брови Кессаа.
– Почудилось, – признался баль. – Да и то, смотри сама. Схватка здесь началась. Вот трое у носа лежат, видишь? Их воин одним ударом взял. Расчертил одного поперек лица, второго с плеча в грудь, третьего – с грудины на живот. Так и лежат, как цветок лепестками раскрылся, а вот и след воина. Считай, почти схватили репты противника, вплотную подошли, да вот не срослось у них. Вертким боец оказался. Нога маленькая, непонятно – подросток, что ль? Меч короткий, кривой. Наверное, хорошая сталь: глубоко плоть рассеклась, а на втором кожушок-то из хорошей кожи.
– Дальше? – потребовала Кессаа.
– А что дальше? – почесал затылок Марик. – Четверо остальных – нет, трое – на помощь этим бросились. Смотри-ка, у одного и теперь еще веревка в руках зажата. Первого боец проткнул чем-то – пикой или клинком длинным, но вытащить оружие сразу не успел, потому как под второго присел и развалил его снизу коротким клинком до брюшины. Третий…
– Что «третий»? – поторопила баль Кессаа.
– У третьего спина сожжена, – пожал плечами баль. – Словно ему масло горящее вслед плеснули. А уж седьмой – как сидел на корме, так и упал. Придушили его, что ли?