Джейса узнала голос и замерла, ощупывая суму и пояс. Перед ней стояла опекунша Рина, та самая, которая обратила в бегство торжище и убила четырех воинов. За ней шевельнулась тень огромного воина, но в двух шагах от Джейсы стояла та самая девка, что переступила через ее счастье!
– Ты что-то ищешь? – спросила опекунша.
Джейса снова подняла голову. Тень Храма не позволила рассмотреть лицо соперницы, но ее глаза были чернее самой глубокой тени. Да, шипа не было. На поясе висела фляжка, в суме лежали раскрошившиеся и слипшиеся сладости, а шипа не было! И припоминая, где она его оставила, Джейса вдруг вспомнила голос отца, и слова его, и глаза, которые мгновение назад с удивлением смотрели на Джейсу, но тут же вспыхнули пламенем и высыпались на ее колени.
Она вспомнила и осеклась. Застыла, окаменела от ужаса.
– Возьми, – донесся откуда-то издалека голос, и Джейса почувствовала ремешок на запястье и деревяшку в ладони. – Возьми это. Вот Орлик говорит, что похожие деревяшки дают рожающим вельткам, чтобы боль не захлестнула их. Они сжимают деревяшку в зубах и терпят. Там и вправду есть выдавленные следы от зубов. Дерево очень прочное, почти как камень. Верно, его сжимали в зубах много женщин. Теперь деревяшка пуста. Ты не понимаешь, но она пуста. Она способна взять в себя много боли. Даже если бы каждая женщина Айсы подержала ее в зубах, она бы все равно не наполнилась. Но ты не рожаешь пока, поэтому просто держи ее в кулаке. И чем сильнее будешь стискивать, тем тебе будет легче. А пока иди домой, отдышись, передохни. Завтра будет тяжелый день. У Рина Олфейна поединок у Водяной башни. Приходи его поддержать…
Рин не выдержал, когда нож расчертил алыми полосами не только его грудь, но и его руки. Боль расползалась по всему телу, и, ослепленный, оглушенный ею, он заорал: «Да, да, да, да!..» И Хельд, который все то время, пока немой полосовал Олфейна ножом, катался по полу, задыхаясь от кашля и раздирая ногтями собственное горло, прохрипел: «Стой!»
Когда настоятель склонился над Рином, тот даже сквозь пробивающую его дрожь заледенел от ужаса. Лицо и горло Хельда были в крови, кровь стекала из уголков рта, из носа, но глаза горели торжеством.
– Такова стезя каждого, кто следует путем, указанным Единым! – прохрипел Хельд. – Будь больше своей боли, больше своей слабости, больше своей страсти, и ты поднимешься над собой, а, поднимаясь над собой, поднимешься и над прочими!
– Сейчас, – прошептал Рин. – Мне нужно отдышаться. Я отдам… печать льда. Только… Только пусть они держат меня за руки. Я не знаю, как это выйдет, но я попробую. Будет холодно. Надо терпеть. Только надо держать меня за руки, иначе я не выдержу. Мне потребуется сила. Его сила. – Олфейн поймал равнодушный взгляд немого.
– У него достаточно силы, – рассмеялся Хельд. – Брат немой славится своей силой и тем, что не чувствует боли, потому-то и любит извлекать боль из других. Сегодня ему повезло, он извлекал боль сразу из двоих, и мне понравилось делить твою боль, парень! Если бы не нужда, я бы продолжал ее делить с тобой и дальше. Но я обещаю. – Хельд оскалил окровавленные зубы и прижал к груди нож немого. – Я обещаю, что потом ты ее не почувствуешь. Я убью тебя быстро.
Рин закрыл глаза и собрался с силами. Запястья его стягивали тонкие и прочные ремни. На ладонях лежали чужие пальцы. Он вздохнул и сжал их в кулаках. Наверное, надо было бы остановить сначала кровь, но на это могли уйти все силы.
Сначала лицо обдало холодным ветром. Потом зашипели факелы, потому что под сводами закружились снежинки и стали таять в огне. Хельд восторженно заорал и не услышал, как простонал и замолк Урих. Пальцы немого заледенели позже, но палач не стал ни сжимать их, ни пытаться выдернуть руки, хотя Рин и почувствовал, а затем и увидел сквозь осевший иней удивление на его лице.
– Ну где? – заорал над Рином Хельд, но Олфейн уже напряг руки, разрывая потерявшие гибкость ремни, и, уйдя от удара кривого ножа, потянулся к укрытому под голенищем ножу Айсил.
Клинок вошел Хельду точно в горло, и настоятель осыпался пеплом, так и не успев стереть ненависть с искаженного лица.
Рин добрался до нижних ярусов Храма только через пару часов. Он долго блуждал по длинным коридорам, стараясь подниматься вверх. Он видел залы с корзинами, заполненными магическим льдом, и несчастных, прикованных цепями к тележкам с камнем. Он видел вырубленную на сотню шагов пещеру в твердой породе, где услышал второй удар колокола особенно явственно. Два десятка закованных в цепи послушников вращали ворот, от которого вращалось тяжелое бревно, оснащенное сверкающими зубьями, скребущими камень прочнейшей скалы. Рину пришлось убить надсмотрщика, выпустив из подобранного по дороге самострела стрелу, но прикованные продолжали крутить ворот, словно ничего не произошло.
Рин встретил Айсил и Орлика только на нижних ярусах Храма, и пепел, который струился у них под ногами, объяснил ему все без слов.
– Жив! – радостно воскликнул вельт, вытирая окровавленное лицо рукою с зажатым в ней мечом.
– А вот тебе подлечиться надо, – засмеялся Олфейн.
– А тебе отдохнуть. – Айсил отбросила факел. – Пошли, парень, скоро утро.
Кузнец Снерх никогда не жаловался на судьбу. Еще его отец, который таскал гнильскую глину в Каменную слободу, любил повторять, что монеты катятся к монетам, еда достается обжорам, а удача настигает тех, кто и так купается в ней. Точно также несчастья подкашивают несчастных, худые карманы дырявят башмаки, а недовольные рожи полнятся новыми причинами для недовольства.
Именно поэтому Снерх всегда был весел. Смеялся, когда вместе с отцом толкал тележку с глиной вверх по Болотной улице, смеялся, когда обмазывал глиной тростниковые кувшины, смеялся, когда закладывал гончарную печь, когда продавал горшки и кувшины и даже когда ненароком разбивал один из них.
На торжище и приметила веселого гончара единственная дочь старого кузнеца. Так незаметно веселый горшечник превратился в кузнечного зятя и подручного, а потом и сам постепенно стал неплохим кузнецом. И жена его была счастлива, и дети росли веселыми и улыбчивыми.
Когда на торжище произошла та самая незадача с кольчугой, о которой по глупости разболтал кузнечный подручный, его же племянник, Снерху было не до смеха. И не то чтобы он испугался молодцов Фейра. Он и Гальда-то видел только издали. Из-за заказчицы этой, чью кольчугу следовало очистить от копоти и грязи. Уж больно она была серьезна. Каждому ее слову следовало верить сразу и бесповоротно. Снерх почувствовал это и работу выполнил хорошо, а уж встречи с неприятной заказчицей ждал со страхом только из-за нежелания свары и криков у собственного навеса.
Когда же все закончилось жарким кострищем, бесславной гибелью четверых молодцов, опаленными бровями и ресницами да испорченными штанами самого кузнеца, Снерх вдруг начал смеяться так, как не смеялся никогда до того дня. Он даже переодеться и ополоснуться смог не раньше чем через пару часов, после того как бывшие возы с дровами обратились в дымящееся кострище. А до той минуты возле его простеньких мечей, лопат, кирок, серпов, кос, гвоздей, подков и прочего кузнечного товара побывало не меньше сотни зевак.