Что не совсем верно.

Бен снова повернулся к окну и посмотрел на город, который мы оба патрулируем. Я присоединилась к нему, прижалась лбом к холодному стеклу и позволила огням внизу слиться в сплошной расплывчатый поток пустоты. В фотографии это называется дрожащим объективом — когда аппарат движется с открытым затвором и изображение расплывается. Обычно это нежелательное явление, за исключением таких моментов.

Мы вместе вглядывались в этот необыкновенный город, в котором больше, чем в любом другом, заметна игра света и тени, пока наконец он не нарушил молчание:

— В жизни должно быть еще кое-что, кроме выживания.

Это не для меня, и уже давно. Но теперь, стоя рядом с Беном, который все знает о моем прошлом и не отступается от меня, я подумала, что может быть… Подняла голову и увидела, что он смотрит на меня. Не просто смотрит, но видит.

Как давно меня никто по-настоящему не видел?

«Лицо у него такое мягкое и понимающее, что кажется почти прозрачным. Вероятно, — решила я, — хорошее отражение моего». Мне так захотелось заполучить это лицо в свой объектив. Поймать момент — и задержать навсегда. Боже, какой прекрасный мужчина.

Я неожиданно застыла.

— Пожалуйста, не говори, что я произнесла это вслух. Бен распрямился и злорадно улыбнулся.

— Произнесла. Сказала, что я прекрасен.

Я в замешательстве отпрянула, но его рука, широкая, твердая и теплая, сжала мое плечо. Он снова повернул меня к себе и держал так — тело, взгляд, мысли.

— Если я прекрасен, — сказал он, придерживая большими пальцами меня под локти, — тогда ты самая ошеломляющая женщина, какую я когда-либо встречал.

Я автоматически нагнула голову, хотя в ушах у меня гудело.

— Моя сестра ошеломляющая, — ответила я, — а я сильная.

— Ты ошеломляющая и сильная, — прошептал он и придвинулся ближе.

Я подняла голову и прижалась к нему. Это было так естественно, хотя пульс продолжал стучать в висках.

— Продолжай.

Губы его оказались рядом, он крепче обнял меня.

— Ты ошеломляющая и сильная, Джоанна Арчер, и я тебя поцелую.

И я точно знала, каков будет вкус. Амброзия. Начало пира. Вода, чистая и прозрачная, после десяти лет засухи. Подходят любые соответствующие клише.

«Какой мазохизм, — подумала я, вздыхая, когда его губы коснулись моих. — Мгновенно снова влюбилась в мужчину, которого старалась десять лет забыть. Есть у кого-нибудь бритва? Плетка-девятихвостка? Старые ржавые гвозди?»

Но это был только первый поцелуй. Первый вкус мужчины, чьи губы и руки оказывались в ожидаемых местах, но неожиданным образом. Первый намек на глубокую страсть, как прикосновение кончиком языка к батарейке, металлический привкус силы, стремящейся ворваться в меня. Великолепие мужчины, чья плоть и клеточная структура перекликаются с моими, но если отбросить биологию, химию и феромоны, которого так приятно ощущать рядом.

— Джо-Джо? — произнес Бен, наконец оторвавшись от меня.

— М-м-м?

Я еще не открыла глаза. Как долго это было? Почему я не понимала, как мне это необходимо? Почему у меня не было этого так долго?

— Ты тискаешь старшего офицера. Я улыбнулась и пошевелила руками.

— Вставишь это в свой отчет?

— Нет, назначу тебе свидание. — Он поцеловал меня в макушку, — Ты ведь никогда не говоришь «нет», верно?

Я отстранилась и посмотрела ему в лицо.

— Я отвергаю твои намеки. Кое-кому я говорю «нет».

— А мне скажешь?

— Нет.

Он улыбнулся, поднес руку к моему лицу и погладил его. Прикосновение было неимоверно нежным. Я не привыкла к обхождению. По правде, я вообще не имела представление об ухаживаниях человека, который и тверд, как гранит, и мягок, как пух. «Как много мне предстоит открыть», — подумала я, поднимая голову, чтобы поцеловать его в шею.

— У тебя на щеке синяк, — заметил он.

Я прижалась к нему и подставила щеку под легкие поцелуи и нежные ласки. Весь мой ум, весь сарказм, вся сдержанность и осторожность — все в объятиях Бена исчезло, я больше не была наследницей империи Арчера, как многие предполагали, или раненым воином, стремящимся к мщению, как с уверенностью утверждал Бен. Я не была и женщиной, борющейся за право называться нормальной — борющейся и проигрывающей, — какой я сама себя считала. Я была просто женщиной. И часто это все, чего женщинам надо.

— Я не думал, что ты захочешь снова меня видеть. — В голосе его звучала боль.

Пораженная, я посмотрела на него, такого непоколебимого, честного, цельного, и на краткий момент разглядела мальчишку, который не имел для всего этого ни опыта, ни сил.

— Я тоже, — призналась я.

— Но ты придешь ко мне на свидание? Я кивнула.

— Завтра вечером? — спросил он настойчиво, словно видел меня в последний раз.

Я снова кивнула.

— Так что же изменилось? Я пожала плечами.

— Теперь я увидела тебя.

И это было правдой. Иногда жизнь так набрасывается на вас. Только что вы смотрели на свое отражение в воде и думали, что оно вам не очень нравится, а в следующую минуту вы оказываетесь вверх ногами в мире, в котором даже знакомые предметы кажутся новыми. Я прижала ладонь к щеке Бена, как только что он проделал с моей, и негромко попрощалась. Это новое и хрупкое начало между нами, и, как молодым родителям, принимающим новую жизнь, нам обоим нужно быть очень осторожными.

Но уходя из «Валгаллы», я улыбалась. Бен приписал мне многие качества, но одно он забыл — гибкость. Я выросла и научилась приспосабливаться к ситуации и к моменту, потому что приходилось это делать. Так я возродилась после нападения в ту ночь. Если бы я не обладала способностью вставать после ударов, то могла бы умереть, лежа в сожженной пустыне лицом вниз.

Именно в таком положении я оказалась почти десять лет назад.

И сегодня, на пороге своего двадцатипятилетия, я решила взглянуть на свой мир по-новому. «Возможно, Бен нрав, — подумала я, все еще ощущая на губах его поцелуй. — Выживание — это правильно и хорошо, борьба за нормальность тоже». Но, может быть, всего этого теперь недостаточно.

3

Я добралась до дома в полночь, точно за двадцать четыре часа до своего следующего дня рождения, и ночная вакханалия, которая и есть Лас-Вегас, по прежнему бушевала — странная помесь между гедонизмом Среднего Востока и замешательством иностранцев. «Полоса», как огненное ожерелье, пролегала от одного конца долины до другого, подобно ярким драгоценным украшениям, надетым на пустынную ночь, и, несмотря на холодный ноябрьский воздух, все улицы, переходы и фуникулеры были забиты туристами. У всех широко раскрытые, полные ожиданий глаза, словно в предвкушении, что в любой момент им на колени свалится пачка денег.