Отряд выкатился на улицу в секунды. За их спинами нарастало хлопанье крыльев, несколько раз Филе казалось, что он видит какие-то ужасные силуэты в окнах, но опасность осталась там, во дворах.
— Боятся света, — объяснила, потирая дрожащие руки, Лента. — Но если бы подранили хотя бы одного — и свет бы их не остановил. Да и так. Думаю, что удовлетворились тушей кошки. Странно. Кошек здесь быть не должно. Наверное, ее спугнули из подземелий выстрелы.
— Выстрелов больше не слышно, — заметил Пустой. — Или они стали реже.
— Пойдем по улице, — твердо сказала Лента. — Летучие — не самый большой ужас этой полосы, но самый меньший ее ужас все-таки ордынцы и собачники.
— Собачники? — не понял Филя.
— А ты думал, что они от нас отстанут? — усмехнулась Лента. — Да и насколько я поняла, ордынцы предпочитают стрелы.
Проспект и в самом деле напоминал две улицы, разделенные полосой леса. Правда, лес явно не умещался на узкой полосе и расползался в стороны, взламывая камень и подбираясь к мертвым, таящим в своих глубинах тревогу и ужас зданиям. И все-таки Филя вздохнул с облегчением, когда отряд вошел под кроны еловника. Здесь, в центре полосы, деревья были уже старыми. Их кроны не давали проникнуть к корням солнечному свету, опавшая хвоя прикрывала землю многолетним слоем. И все-таки впереди все равно шла Лента, продолжая обкидывать камешками подозрительные заросли и груды веток. Но ничего опасного больше путникам не встретилось. Наверное, шум со стороны площади спугнул обитателей лесной полосы. Да и было где прятаться: чем дальше, тем дома казались все более целыми и почти неповрежденными, по крайней мере как это мог разглядеть Филя в редких просветах между деревьями.
— Странно как-то, — проворчал Рашпик, прислушиваясь к нарастающему шуму, в котором не только вновь начали звучать редкие выстрелы, но и крики, и какое-то потрескивание. — Я, считай, только и делал в жизни, что развалины обыскивал. И окрестности развалин. Что на окраине Мороси, что на окраине Гари, что в самой Мороси, в том же Волнистом, где и домов-то полусотни не наберется, — везде кости. Землю ковырни — кости. Под своды войди — кости хрустят. Вылези на крышу, если она еще не рухнула, — и там кости белеют! А тут — ну ни одной!
— Тут есть кому прибрать кости, — ответила Лента. — Пойдешь погулять ночью — будь готов, что одна тварь сдерет с тебя кожу, другая высосет твою кровь, третья закусит жирком и мясцом, ну а четвертая раздробит твои косточки в пыль. Правда, — проводница сдвинула брови, — бывает и так, что все четыре действия какая-нибудь тварь сделает за один раз.
— Спасибо! — раздраженно плюнул Рашпик. — Надеюсь, что вот эта последняя тварь подавится мною и сдохнет в муках! Но перед этим она сожрет кого-нибудь постройнее и повкуснее!
— Надейся, — коротко ответила Лента и сделала знак остановиться.
Проспект выходил на огромную площадь. Дома разбегались в стороны, деревья вытягивали по ее плитам корни, но не могли зацепиться на огромном пространстве. Видно слишком много камня ушло на центральную площадь мертвого города. Посредине на высоком округлом постаменте стояла точно такая же каменная фигура, как и на площади Чина, разве только раскинутые руки ее, обрушившись, лежали тут же. Аза нею, на противоположном краю площади, громыхали редкие выстрелы, слышался треск, поднимался дым. Там же в серое небо вонзалась ажурная стальная башня, к которой и крепились серебристые тросы.
— Кому этот памятник? — спросил Пустой. — У Чина точно такой же на его рынке, да и крохотные подобные статуэтки мне приносили из Мороси не раз.
— Это памятник не кому-то, — объяснила Лента. — Это памятник мечтам людей, что жили на этой земле. Лет сто назад они вырвались в космос. Облетели свою планетку и решили, что получили ключик от вселенной. Но открыли этим ключиком нечто другое. Собственную смерть. Начали войну, которая превратила Разгон в то, что он теперь есть. Мы сейчас историей будем заниматься? Что собираешься делать?
— Послушай… — Пустой был собран и спокоен. — Высота постамента примерно три человеческих роста?
— Да. — Лента сузила взгляд. — Даже побольше.
— В постаменте на площади у Чина я заметил дверь. Здесь она есть?
— Есть, — кивнула Лента. — Но дверь на этом постаменте заварена. Вери-Ка приказал ее заварить, когда я убежала в первый раз и спряталась за ней. Меня высекли, дверь заварили. Но внутри ничего нет. Там ход наверх. Это служебные помещения.
— Вперед, — скомандовал Пустой. — Идем, прикрываясь памятником. Рашпик, вот и от тебя польза. Не зря ты тащил в своем мешке резак.
Коркин смотрел в прицел. И пяти минут не прошло, как Пустой вскрыл тяжелую дверь, и отряд по пыльной лестнице выбрался под ноги каменной фигуры. Обиталище светлых было уже рядом. Стрела, пущенная из хорошего лука, легко долетела бы до серебристых корпусов, но от базы почти ничего уже не осталось. Пылали два, как сказала Лента, ангара под ногами ребристой ажурной башни с тросами. Горели четыре серебристые коробки по периметру базы, искрились под трупами ордынцев снесенные провода ограждения. Дымили два вездехода. Оставался только темно-серый купол в центре. Камень вокруг него густо покрывали трупы ордынцев и собачников. Из окон верхнего яруса время от времени вырывались тонкие лучи и разили нападающих. Не менее полутысячи ордынцев гарцевали на лошадях у горящих зданий. Купол штурмовали собачники. Они ползли по камням, укрываясь за трупами, и обстреливали купол из ружей.
— Еще немного, и поговорить тебе будет не с кем, механик, — скривила губы Лента. — Тут полтысячи ордынцев и пара сотен все еще живых собачников. И Пес собственной персоной. Сейчас они закидают последних светлых трупами. И сожгут их живьем. Может быть, кстати, стоит заварить дверь изнутри?
— Кобба, — Пустой словно не слышал девчонку, — стрелять только короткими очередями. Только по толпе. Только на ближней дистанции. Сто шагов. Покатятся назад — будешь бить в спину. У тебя три тысячи патронов. Больше нет. Рашпик, Филипп, ваши дробовики только на тех, кто будет под стеной. Раньше и не думайте стрелять. И головы не высовывайте зря. Ярка, стрелы побереги: они пригодятся после. Сегодняшним днем наш поход не заканчивается. Лента, тебя учить не стану. Рук, не путайся под ногами — если кого-то ранит, знаешь, что делать. Дверь на мне. Пока она открыта, они будут сюда лезть. Ну, Коркин? Только одиночными — и только по делу. Приступай.
Скорняк лег на край постамента в пяти шагах от отшельника, приложил ружье к плечу, посмотрел в прицел. Пес сидел на лошади и смотрел, как его собачники штурмуют купол. Десяток здоровяков окружали предводителя, но он вновь поразил Коркина своим ростом. Только голова у него все-таки была не собачьей. Она напоминала ее лбом, вытянутой вперед ужасной пастью, заостренным контуром ушей, но на ней не было ни волоска. И все-таки лоб Коркина покрылся испариной, ладони вспотели. Он торопливо вытер руки о волосы, вновь поймал в прицел голову, как решил для себя, переродка, дождался, когда тот с недоумением обернется, и нажал на спусковой крючок. Истошный, непереносимый вой прозвучал над площадью! А секундами позже ордынцы и все собачники понеслись к постаменту.