Но ни в коем случае она не должна возвращаться к предрассудкам детства:
угрозы, увещания, долг, добродетель, религия, советы - всё это она обязана похерить, она должна отбросить и упорно презирать всё, что способно поработить её, словом, всё, что мешает ей идти путём бесстыдства.
Не что иное, как сумасбродство наших родителей предрекает несчастия на стезе разврата. Шипы есть везде, но там, где обитает порок, выше шипов расцветают розы. На грязных тропинках добродетели Природа не позволяет цвести улыбкам.
Единственное препятствие, которое вызывает страх на пути порока - это общественное мнение. Но найдётся ли пылкая девушка, которая, чуть поразмыслив, не возвысится над этим презренным мнением? Удовольствия, получаемые от уважения, Эжени, - это лишь духовные удовольствия, доступные только некоторым натурам. А от ебли удовольствие получают все его чары вскоре сводят на нет то навязчивое, но иллюзорное презрение, которое исходит от общественного мнения, когда над ним насмехаются. Однако здравомыслящие женщины так издеваются над ним, что даже извлекают из этого дополнительное наслаждение. Ебитесь же, Эжени, ебитесь, мой ангел! Ваше тело - ваше и только ваше и в целом мире лишь вам одной принадлежит право наслаждаться им, как вы пожелаете.
Воспользуйтесь самым счастливым временем своей жизни: так кратки, увы, эти золотые дни наших блаженств. Если нам повезёт и мы успеем насладиться ими, дивные воспоминания утешат нас в старости и позабавят. Но если мы упустим наши возможности, горькие сожаления, страшные раскаяния будут раздирать нас и присоединятся к мукам старости, и слёзы и тернии ускорят наше приближение к могиле... Но разве вы настолько безумны, чтобы верить в бессмертие?
Только благодаря ебле, моя дорогая, вы останетесь в памяти людей. Лукрецию скоро забыли, а вот Теодора и Мессалина остались самой сладкой и самой частой темой для беседы.
Так почему же, Эжени, не сделать выбор, который, увенчивая нас цветами в этом мире, оставляет нам надежду на почитание после того, как мы его покинем?
Как можно предпочесть путь, который плодит на земле глупость и не сулит после смерти ничего, кроме презрения и забвения?
ЭЖЕНИ, госпоже де Сент-Анж. - Ах, любовь моя, до чего эти соблазнительные речи воспламеняют мой ум и овладевают моей душой! Я в таком состоянии, что его невозможно описать... А не могла ли бы ты, умоляю, познакомить меня с несколькими из этих женщин... (взволнованно), которые будут меня проституировать, если я их попрошу?
Г-ЖА ДЕ СЕНТ-АНЖ. - До тех пор, пока ты не наберёшься опыта, Эжени, об этом позабочусь я доверься мне и тем мерам предосторожности, которые я приму, чтобы скрыть твои невоздержанные устремления. Я хочу, чтобы первыми, кому ты отдашь себя, были мой брат и этот надёжный друг, твой наставник. А потом найдём и других. Не тревожься, милочка, я научу тебя порхать от удовольствия к удовольствию, я погружу тебя в океан наслаждений, я наполню тебя ими до краёв, мой ангел, я насыщу тебя ими!
ЭЖЕНИ, бросаясь в объятия госпожи де Сент-Анж. - О, моя хорошая, я обожаю тебя! Поверь, у тебя не будет более прилежной ученицы, чем я. Но мне кажется, что чуть раньше ты рассказывала, что девушке, предающейся разврату, трудно будет утаить это от супруга, которым она должна обзавестись.
Г-ЖА ДЕ СЕНТ-АНЖ. - Это правда, моя дорогая, но есть тайные средства, помогающие залатать все бреши. Я обещаю ознакомить тебя с ними, и после этого, если ты даже еблась, как Антуанетта, я берусь превратить тебя в такую же целку, какой ты была в день своего рождения.
ЭЖЕНИ. - О моя прекрасная! Продолжай же моё обучение. Расскажи скорее, как должна вести себя женщина в браке.
Г-ЖА ДЕ СЕНТ-АНЖ. - При любых обстоятельствах, женщина, моя дорогая, будь она незамужней, замужем или вдовой, не должна иметь иной цели, иного занятия, иного желания, кроме ебли с утра до вечера, ибо только для этого создала её Природа. Но если для исполнения этого предназначения я требую, чтобы женщина растоптала все детские предрассудки, если я предписываю ей полное неподчинение родительским приказам и открытое презрение всех советов, даваемых близкими, согласись, Эжени с моей настоятельной рекомендацией, что из всех пут, которые необходимо разорвать, первыми должны быть путы брака.
В самом деле, Эжени, представь, девушка, едва покинувшая отчий дом или пансион, ни в чём не сведуща, не имеет никакого опыта. И вдруг её обязывают отдаться в руки человека, которого она никогда не видела, её ведут к алтарю, и она должна дать этому мужчине клятву покорности и верности, что является бесчестным поступком, ибо у неё нет ничего в сердце, кроме горячего желания нарушить эту клятву. Эжени, есть ли на свете более жуткая участь? Однако, нравится ей муж или нет, относится ли он к ней с нежностью или с жестокостью, её честь обязывает соблюдать эти клятвы. Если она их нарушит, то она обречена на позор, если она останется им верна, то она обречена на рабство - в любом случае она должна в отчаянии погибнуть. О нет, Эжени, не это цель нашего существования. Эти нелепые законы - дело рук человеческих, и мы вовсе не обязаны им подчиняться. А развод? Может ли он дать нам удовлетворение?
Скорей всего, нет. Можем ли мы быть уверены, что в последних узах мы обретём счастье, которого мы не обрели в прежних?
Посему возместим себе тайно ущерб, нанесённый нам этими абсурдными союзами, будучи в абсолютной уверенности, что до какой бы степени ни доходили наши проказы, они ничуть не возмущают Природу, а лишь воздают ей дань уважения, ибо уступать желаниям, которые она посеяла в нас - значит покоряться её законам, а сопротивляясь желаниям, мы только оскорбляем её.
Адюльтер, который люди считают за преступление, за которое у них поднимается рука наказывать смертью, адюльтер, Эжени, является лишь естественным освобождением от обязательств, отменить которое тираны никогда не смогут. Но разве не ужасно, - говорят наши мужья, - когда мы окружаем любовью и раскрываем объятия детям, которых мы считаем своими, тогда как они являются плодом вашего распутства? Это довод Руссо, пожалуй, единственный довод против адюльтера, кажущийся убедительным. Но разве не чрезвычайно просто предаваться разврату, не опасаясь беременности? А разве не ещё легче прервать её, если уж она случится по нашей собственной неосторожности или недосмотру? Но, поскольку мы ещё вернёмся к этому вопросу, обратим сейчас внимание на суть, и мы увидим, что довод, казавшийся вначале убедительным, тем не менее, весьма иллюзорен.
Во-первых, пока я сплю со своим мужем, пока его семя втекает в глубины моей утробы, - даже если я в то же время совокупляюсь с десятью мужчинами - нет ничего, что могло бы ему доказать, что рождённое дитя не его. Ребёнок может быть от него или не от него так что, если мужа одолевают сомнения, он не вправе отрицать своего участия в том, что, быть может, всецело является результатом его деяний. Раз существует возможность, что ребёнок его, значит, это и есть его ребёнок. Каждый мужчина, который мучает себя подобными подозрениями, напрашивается на них, ибо даже если его жена весталка, он всё равно будет терзаться сомнениями, поскольку невозможно быть полностью уверенным в женщине: та, что была благочестивой долгие годы, в один прекрасный день может изменить. Следовательно, если муж подозрителен, он будет таковым в любом случае и никогда не будет уверен, что ребёнок, которого он обнимает - это ребёнок от него. А если муж вечно подозревает жену в измене, то нет вреда в том, чтобы время от времени оправдывать его подозрения, ведь ни к счастью, ни к несчастью своему, он не перестанет подозревать. Но предположим, что муж в полном неведении ласкает плод распутства своей жены - в чём же здесь преступление? Разве у нас не общее имущество? В таком случае, какое зло совершаю я, вводя в семью ребёнка, которому должна принадлежать часть этого добра? Он будет пользоваться моей долей, он ничего не украдёт у моего нежного супруга. Часть, которую унаследует ребёнок, будет взята из моего приданого, так что ни этот ребёнок, ни я не возьмём ничего у моего мужа.