Екатерина Федоровна нехотя кивнула, признавая, что в сказанном есть правота, непригодная для нее и неприятная. Потому что без мамы Береника отказывается выходить за Сёмочку. Разве это правильно?
Леопольда виновато вздохнула. Не все можно ускорить и исправить. В колодце дворцового дворика навсегда – она сама маг и позаботилась об этом – останутся лишенные давно высохшей и распавшейся плоти, но запечатленные памятью мира облики Александры, последней императрицы Ликры, и того стража, который дал ей новое имя. Так хотелось верить, что чудом концентрированной удачи свершится еще одна сказка. Про царевну, спавшую почти сто лет и пробудившуюся, чтобы жить снова, в более счастливом времени, которого она достойна. Не сбылось… Леся так долго не находила в себе сил стать взрослой птицей, проявить характер и не следовать чужими, протоптанными тропками, что взлетела лишь малая часть ее души. И, по иронии судьбы, смогла сделать куда больше, чем сама эта наделенная властью императрицы женщина – при полноценной жизни. Хотя ей и мешали сильнее прежнего. Но ведь и помогали от души.
Случайность сродни сорняку. Сколько усилий ни прикладывай к удалению его семян и корней с самой идеально спланированной грядки намерений, все равно прорастет и задушит бережно взращиваемый план… Именно потому не стоит охотиться на птицу удачи, которая умеет воспользоваться каждым таким сорняком, уничтожая саму идею охоты на нее.
Береника, птица удачи
Семен довольно вздохнул, выровнял стопку листков и благоговейно извлек из бархатного мешочка перо Карла Фридриха.
На юге творить – благодать. Окно домика выходит прямо на море. Занавески лениво колышутся, солнышко уже убежало с веранды вниз, и прохладная тень постепенно накрывает цветник возле крыльца. Стол велик и светел, в комнате пахнет сосновым лесом, истомленным послеполуденной жарой. Береника наверняка еще плещется далеко внизу, под скалой, на каменистом пустом пляже. Вот и хорошо. Опять же нет жестоко режущего тексты редактора, нет плана, не стучит за стеной печатная машина типографии, требуя поспешить и дать материал к сроку.
Он свободен. Он тоже птица. Единственный в своем роде бесталанный человек, не маг ни на волос, однако же хранитель Береники. Говорят, вполне подходящий. Но сейчас ей ничего не грозит, можно просто писать. Не для газеты, а для души, настоящее. Все полки сняты, картины убраны, шторы тоже не очень тяжелые, если что. Впрочем, что же это он? Ренка далеко, внизу, купается. Его милая, его драгоценная монстра.
Перо скользило по бумаге без малейшего скрипа. Мягко, легко и так быстро – казалось, оно само знает, что писать и как. Оно ведь некогда принадлежало высшему магу Карлу, талантливому хранителю своей очаровательной птицы Павлины… И великому писателю.
Сёма поставил точку в конце фразы, завершившей первый абзац. Вздохнул, принюхался к сосновому аромату. И пошел на кухню за прохладным молоком. Налил, снова блаженно вдохнул дивный воздух – соленый ветер с моря с оттенком хвои…
Стакан виновато треснул, молоко потекло на пол. Семен присел и охнул. Его Реночка, Ника, Береничка – не купается. Уже не купается. Штора приняла удар ветра, вздулась пузырем и сорвалась с креплений. Половица под ногой скрипнула. Неужели так сердита? Вот неугомонная птица! Обещала поработать над своим характером.
Уже топает босыми ногами по коридору. Бзынь – это крючок в прихожей. Плохо держался, бывает. Шлеп – это картина, прислоненная к стене.
Вошла. Семен улыбнулся. Такая милая, хоть и неугомонная. Тоненькая, с немыслимыми, чуть раскосыми глазищами, темно-серыми обычно и синеватыми теперь, в тепле юга. С волосами настоящей жительницы берега льдов – черными, густыми и совершенно прямыми, как шелк.
– Это что? – обличающе подняла она листок, удерживая его двумя пальцами. – Сёма, как ты мог?
Увидела штору, сбившуюся в комок на полу, разлитое молоко и осколки стекла. Охнула, выронила бумагу и закрыла лицо руками:
– Опять я разбушевалась? Хромов, зачем ты меня провоцируешь?
Она схватила совок и стала решительно сметать в него стекло маленьким веничком. Вытерла пол, вскочила на стул и принялась вешать штору. Семен подобрал листок и припрятал в карман. Приятно видеть, что будущая жена хоть и монстра, но монстра домовитая. Сперва от расстройства ее не прирученная еще сила роняет и крушит, а потом Ренка все сама исправляет. И готовит она вкусно…
Береника спрыгнула, села на стул и ткнула пальцем в соседний. Протянула руку за листком. Пришлось отдать. Жалко за день лишиться еще одного стакана, ведь так? Прочла повторно. Поморщилась.
– С моих слов, гнусный ты мемуарист. С моих, но на свой лад…
– А я готов доработать. – Семен понадеялся решить дело миром.
– Ты же обещал мне, что напишешь сказку про Карла Фридриха, – укорила Береника.
– Так вдохновение! – использовал самый смутный аргумент Семен.
– Могу и его прикончить, – мрачно пригрозила Береника. Рассмеялась, подмигнула: – Не могу, ты же знаешь. Просто я очень удивилась и немножко обиделась, ты мог мне сказать сам… Ведь если бы я сильно обиделась, опять пришлось бы платить за замену стекол, наверное. Я так старалась не распускаться и не чудить. Теорию я выучила, а вот практика…
– У тебя уже получается гораздо лучше, – с долей сомнения предположил Семен.
– Погоди, я еще разок прочитаю. Может, совсем исправлюсь. Или испорчусь?
Хромов быстро прошел к окну и закрыл его. Два дня назад вот не закрыл – хлопнуло, стекла вдребезги. Спасибо, хоть Ренка не умеет злиться по-настоящему, никто не пострадал…
«Береника надела варежку, одним ловким движением повернула малиновую от жара задвижку, устроила в печурке очередную восьмушку поленца и закрыла дверцу. Ткань прихватки не потемнела, даже не стала по-настоящему горячей. Зато на миг багрянец огня выплеснулся наружу, своим сиянием ярко осветив весь закут вагона, отведенный на семью. И оттого показалось, что стало теплее. Доски заиндевелой внешней стенки порозовели, фальшиво обещая надежную защиту от мороза».
Береника дернула плечиком:
– Сначала надо сказать про зиму. Лютая была она, деревья рвало стужей. Потом про деда Корнея.
Семен добыл из кармана свою тетрадку и стал торопливо записывать. Теперь, он не сомневался, работа пойдет. И над книгой, и над контролем удачи. Карл Альберт, папа Береники, снабдил неумелого хранителя птицы подробнейшим набором указаний по поводу его обязанностей. Взлетевшая птица в первые месяцы опасна даже для себя самой. Она не умеет еще ровным счетом ничего. Нелепо хлопает крыльями, бьется и может даже пораниться. Надо оберегать, помогать и воспитывать…