Той же ночью из Зены на крепкой гиенской лошади выехал молодой арува. Он миновал дозоры и посты стражи, что сделать было нетрудно, потому как все зенские улицы либо упирались в пристань, либо уходили в степь и перелески, к тому же большинство стражников продолжали нести дозоры в устье Натты. Молодой арува, который неплохо видел в темноте, оставил за спиной огороженные пастбища и поля и в двух лигах за последним дозором снова выбрался на дорогу в сторону Хилана. Руки его дрожали, хотя и отрезал уши, и вырезал глаз он уже на мертвом теле. И все-таки он что-то сделал не так. Хотя самообладание Луку изменило только в одно мгновение, когда, уже привязанный к кровати, с перебитыми суставами и гортанью, Ганк вдруг пьяно рассмеялся и прохрипел, что ему нечем писать. Он может написать имя еще одного уцелевшего при штурме дома урая, но ему нечем писать, может быть, парню, который переодевался девкой, достаточно знать имя? Ведь этого человека еще труднее испугать, чем Далугаеша. Лук покачал головой и протянул ему нож, и тогда ловчий с трудом поднял правую руку и провел пальцем по лезвию. Им он и вывел имя. А потом, не переставая смеяться, умер от повторного удара в горло.
Лук тяжело вздохнул, вытянул из мешка мех с водой и напился. Сейчас ему больше всего хотелось умереть. Умереть тихо и безболезненно, упасть с коня на мягкий и прохладный лесной мох, закрыть глаза и заснуть навсегда. Умереть, потому что жить и делать то, что сделал недавно, было невыносимо. Невыносимо и страшно. Страшно не только потому, что он убил еще одного человека, и не потому, что этот человек был мерзостью, а потому что оказалось, что даже мерзость может умирать достойно. Хорошо, что Нега этого не видела. И хорошо, что она не видела его с накрашенными ресницами, вдруг рассмеялся Лук, потому что подумал о том, что быть девушкой не так уж легко, как он предполагал раньше. Смех у него не получился. Лук снова глотнул воды, погладил по шее лошадку, выбор которой Курант, несомненно, одобрил бы, и тронул ее с места. За сотню шагов до перекрестка подал лошадь вправо, покидая пыльный тракт, развернул животное и послал через дорогу в прыжке. Затем поскакал мелколесьем, чтобы через половину лиги выбраться на проселок, ведущий мимо Араи к Ламену.
Тарп никогда не хотел выделиться. Еще когда он, как сын старого гвардейца, проводил немало времени на площади перед казармой, прыгал там с деревянным мечом, лазил по шестам, бегал по бревнам, светлоголового мальчишку с голубыми глазами приметил Квен. Приметил, подозвал, переговорил как со взрослым, оставил в покое, но продолжал присматриваться. Понравился тогда еще молодому воеводе паренек. Делал все лучше многих, но при этом старался остаться незаметным. Не увиливал от нагрузок, но и не хвастал победами. Всегда подавал руку побежденному, но в друзья не набивался. Даже когда разговаривал с Квеном, держал себя с достоинством и не только не произнес ни одного лишнего слова, но и ни одной глупости не вымолвил. К тому же Квен прекрасно знал отца парня и уж точно был уверен, что по отцовской линии никакой наследственной дури или мерзости тот перенять не мог.
Через полгода Квен вспомнил о юнце и снова пришел на него посмотреть. Увиденное ему понравилось. Парень явно прибавил в умениях и силе, но характером не изменился. Ни тени заносчивости или хвастовства не разглядел в нем воевода.
— Ты по-прежнему хочешь стать ловчим? — спросил его Квен.
— По-прежнему, — ответил Тарп.
— А не думаешь о том, что старшина ловчих Далугаеш может тебя покалечить? — прищурился Квен.
— Думаю, — вздохнул Тарп. — Придется потерпеть.
— А если я предложу тебе что-нибудь потруднее? — спросил Квен. — К примеру, стать моим помощником? Человеком, который способен выполнить самые трудные поручения? Человеком, который меня не предаст, на которого я всегда смогу положиться?
— Я готов, — кивнул Тарп.
— Нет, — усмехнулся Квен. — Пока еще не готов. Но будешь готов. И станешь моим помощником, если постараешься научиться многому, и в первую очередь держать язык за зубами.
Квен зачислил Тарпа в отряд стражи и приставил к нему Эппа. Вызвал к себе тогда еще старшину проездной башни и поручил его усилиям Тарпа. Сказал, что хочет, чтобы мальчишка сражался лучше Далугаеша и умел все то, что умеет сам Эпп. И добавил, что об умениях парня, коли такие отыщутся и разовьются, не должны знать даже его родители. Эпп тогда не стал ничего спрашивать. Он всегда все понимал без лишних слов. Старшина взял мальчишку за шкирку и повел в свой маленький двор, который, как и воевода, но сообразно собственным скромным доходам, выкупил возле северной башни уже тогда и который изнутри больше всего напоминал маленькую казарму и крохотный казарменный двор. В этом дворе Тарп и провел следующие семь лет.
Эти семь лет не показались молодому хиланцу легкими, Квен мог поручиться за Эппа. Через семь лет старшина проездной башни, который к тому времени стал уже старшиной северной башни, пришел к Квену и доложил, что научил парня всему, чему мог. Учиться тому еще есть чему, но тут уже Эпп не помощник, дальше парень и сам схватит все, что ему потребуется. Но схватку с Далугаешем можно устроить хоть теперь. Долговязый не обязательно проиграет, но припадок бешенства ему будет обеспечен в любом случае.
— Не нужно схваток с Далугаешем, — сказал тогда Квен. — Ничего не нужно. Совсем. Забудь, Эпп, что ты занимался с этим парнем семь лет. Их вовсе не было.
Эпп все понял, а Тарп потом еще два года выполнял мелкие поручения воеводы и еще год служил старшиной южной башни. Хороший из него вышел старшина. Тарп нашел жену, успел порадовать старика-отца внуком, но вот и ему пришел черед. Десять лет неустанных трудов наконец должны были принести плоды.
Тарп добрался до Ака за четыре дня. Менял лошадей в день по четыре раза, но не загонял. Отмерял сорок — пятьдесят лиг, садился на другую лошадь и снова отмерял столько же. Спал по нескольку часов, иногда дремал прямо в седле. На въезде в строгий, каменный Ак показал старшине стражи ярлык, что прибыл с проверкой караульной службы, смотрителю Ака показал ярлык, что прибыл от смотрителя Хилана с проверкой ведения писцовых хроник. Вроде бы занялся и тем и другим, а на самом деле принялся изучать сам город и прежде всего странную личность городского лекаря по имени Харава, которого в городе держали за чудака и уважаемого врачевателя, но который показался Тарпу удивительно похожим на него самого: никогда не высовывался, старался быть незаметным, избегал славословий и всего того, что могло выделить его среди прочих горожан.
Врачеванием Харава занимался без особого усердия, хотя лекарскую навещал ежедневно, причем цену брал за работу большую, но при этом вполне мог собраться и среди ночи отправиться в неблизкую деревню, чтобы спасти ребенка, порой не рассчитывая даже на миску деревенской похлебки. Тарп долго ходил вокруг старика, а внешне Харава напоминал именно старика, пусть и подтянутого, но именно старика, но так и не нашел, за что можно зацепиться. Лекарь был безупречен. Вот только безупречность его была какая-то непроверяемая.