– Все слова правильные, мне нечего возразить, – виновато буркнул Крон. – Только во второй раз я не готов попасть в похожую ситуацию. Я стал гораздо крупнее и сильнее, то есть опаснее… Значит, надо держаться Лоцмана.
Йялл мрачно почесал за ухом и промолчал. Почему-то ему казалось еще утром, что переубедить Крона будет несложно. У других не получилось, но это у других…
– Когда закончится нынешний переполох, я приведу к тебе свою стаю, – начал строить новый план Йялл. – У меня теперь есть сестренка, Сати. Лоцман ее покатает?
– Конечно, – охотно отозвался Крон. – Надеюсь, ты теперь не исчезнешь надолго. Даже по важным делам. Научу твою сестренку плести Ломе гриву в косички, отправлю с ним купаться. Приезжай, здесь хорошо. Спокойно.
Йялл молча улыбнулся, отсылая благодарность. Прикрыл веки, уговорил себя не огорчаться и просто отдыхать. Потому что волвеки из рода Энзи упрямы, но и волвеки из рода Трой ничуть не проще. Если он, сын вожака, взялся поставить друга на лапы – он своего добьется! А пока надо заниматься неотложными делами, отдыхать, копить силы для завтрашнего продолжения инспекции ведомств. Готовиться к допросам айри и людей, пытавшихся уничтожить Лорри и Паука во время полета… В общем, гора дел.
Многие мечтают видеть мир в четыре глаза. Иметь возможность изучать явления и предметы в объеме и с разных сторон. Обладать несколькими мнениями и общаться, даже спорить, всегда понимая доводы оппонента. Быть сразу и обществом, и его частью. Никогда не терять связи с миром и отдыхать по очереди, сохраняя непрерывность течения времени.
Они обладали перечисленным всегда, с рождения. Правда, им постоянно внушали, что их двое и что у целого есть разные тела и сознания, даже для каждого – отдельное имя. Они соглашались с этим, чтобы не расстраивать близких. Они привыкли звать Ривом дневное сознание, более общительное и склонное радоваться солнцу. Риком было ночное, обожающее луну и пустыню. Как можно разделить день и ночь? Остановив вращение мира – не иначе… То есть уничтожив этот мир.
И мир остановился. Буря боли и отчаяния прокатилась, сметая привычное. Надо было держаться, пока длилось общее дело. Держаться, надеяться и ждать. Но задание завершилось, а улучшение так и не наступило. Общее «мы» распалось. Это было похоже на удар широкого топора, разрубившего единое надвое. То, что после удара едва теплилось, страдая от своей неполноценности, не было Риком или Ривом. Всего лишь обрубком – изуродованным, кровоточащим, погруженным в кромешный ужас пустоты. Единственным странным ощущением, удерживающим на краю небытия, оказалось одиночество. Чужое – сам обрубок целого не мог испытывать ничего подобного. Чтобы быть одиноким, надо хотя бы осознавать себя как отдельное существо. Такое имелось рядом. Теплое, крошечное и независимое. Оно преспокойно жило в условиях одиночества. Оно понятия не имело о том, что иное состояние имеет смысл. Оно, бывает и так, находило одиночество нормальным и естественным.
«Когда-то очень давно учитель Риан назвал подобное самодостаточностью». Это было первое после крушения привычного мира осознанное воспоминание. Чье? Непонятно. Но за ним следом в сознание втиснулось требование: тот, маленький, нуждается в защите. Кто-то настаивал на своей правоте, вынуждал слушать. Тот, одинокий, детеныш, сам не выживет. Еще тот – сирота, у него нет семьи. Никакой. И стаи нет. Ужасно.
«Как можно существовать в полном одиночестве?» Это была уже мысль. К ней удобно цеплялись обломки утраченного миропорядка. Надо оберегать слабого. Ответственность – это уже работа и задание, ради выполнения которого необходимо жить. А еще пробудилась жалость: тот – совсем один и детеныш. Шевельнулось удивление: как же он выживает и не сходит с ума? Как вращается его мир? Что для него день и что – ночь?
«Кстати, сейчас ночь». Это был готовый вывод. Осознанный. Нечто цельное, дающее право обозначить себя, уцелевшую невесть зачем часть счастливого утраченного прошлого, как ночную составляющую угасшего «мы».
«Я – Рик». Мир и не подумал возобновить вращение. Однако пустота утратила свою безграничность. Надо заботиться о младшем. Надо спасать его от ужаса полного и смертоносного одиночества. И самому спасаться.
Открыть глаза оказалось трудно. Как будто он предавал общность, позволяя существовать этому новому «я», не имеющему связи с угасшим «мы». Никакой связи. Ни эха боли, ни ощущения гибели. Только теплый детеныш на спине. С ним связь есть: он не спит и он голоден. Веки нехотя создали щель, позволяющую убедиться: мир продолжает существовать. Плоский, обрезанный жалким кусочком поля зрения, ведь невозможно теперь видеть с двух ракурсов. Мир еще и замкнутый, нет отклика на зов. Но детеныша надо накормить.
Пришлось поднять голову и осмотреться. Комната. Окно с широким подоконником, стол, пара кресел. Две кровати. Слабый свет старого месяца, закрытого облаками, ложится штрихом на пол в щели штор. Пахнет морем, лесом и цветами. Знакомое место – общежитие при Академии. Вот и еще один стул, совсем рядом. Рик недоуменно встряхнул головой: как он мог не опознать присутствие человека? Маленькая девочка, совсем худенькая, с тусклыми серыми волосами, сливающимися с полумраком комнаты. И глаза серые. Спокойные, большие. Слишком по-взрослому смотрят на него. Во взгляде – одиночество, нормальное и привычное для этого существа. Как будто можно быть единственным и последним живым сознанием в мире – и перенести даже такое…
– Я и есть единственная, – явно разобрав смятение, отозвалась девочка. Дернула острым плечиком: – Никто не понимает, что я такое. Не человек, не айри, не волвек и даже не вполне айк – это такой генный гибрид айри и волвека. Тимрэ все проверил и честно мне изложил. Но я и сама подозревала подобное. Всегда, с тех пор, как осознала себя. Я пока что половинка, так сказал Риан, он мудрее всех, ему можно доверять. Когда найду для себя нечто недостающее – стану целым, он обещал. Еще Риан сказал, что именно поэтому я выбрала себе кота. Коты самодостаточны. Я у него учусь. Тебе тоже надо учиться. Ты готов, ты ведь уже признал за собой личное имя. Ты – Рик Горр. А я Сати. Котенка зовут… нет, не скажу. Сделай еще одно усилие. Смени облик. У тебя получится, я верю. И тогда мы поговорим. Я расскажу тебе, как обстоят дела у Рива и Ринка.
Девочка встала и быстро вышла из комнаты. Котенок на загривке возмущенно взвыл, спрыгнул и метнулся к двери. Подсунул в щель лапу и стал пытаться оттянуть на себя препятствие. Действовал он сосредоточенно. То и дело шипел, дергал хвостом и высоко, воинственно-обиженно мяукал.
Рик усмехнулся во всю пасть. Теперь стимулов к самостоятельным действиям накопилось очень много. Без смены облика он не мог выяснить подробности о судьбе семьи. Странная девочка тоже интересна, с ней нужно поговорить, это важно. Да и изучение котенка, независимого до неправдоподобия, хотелось бы продолжить. Трансформация прошла быстро, как и одевание. Некто, по запаху незнакомый, приготовил вещи, уложил в одно из кресел. Стандартные полуоблегающие брюки темно-зеленого цвета. Мягкая рубашка на тон светлее, с коротким рукавом. Сандалии. Так одеты все студенты-волвеки, прибывающие на учебу в Академию. Некоторые люди над одинаковыми вещами смеются, советуют строем бегать и хором рычать. Их глупые замечания остаются без ответа. Какой смысл объяснять каждому, насколько жизнь на родном Хьёртте иная? Что все младшие охотно и с гордостью участвуют в работах вне куполов, практически каждый день бегают гроллами-разведчиками. Выходят в пустыню часто из одного купола, а ночевать добираются в другой. Не тащить же вещи с собой! Вот уж глупость… Любая семья, куда мордой ни ткнись, хоть к волвекам, хоть к человекам в дом, – примет, разместит, накормит. Хозяйка достанет из шкафчика стандартные вещи – и отдаст. Удобно. А красота, мода, стиль – это женские слова. Или семейные. Взрослые волвеки, живущие своим домом, очень ценят уют.