Наверное, следует сказать, что Арья мне понравилась. Эти милые трактирчики, аккуратные домики, дивная размеренность жизни. Часы, выставленные точно и указывающие истинное время, а не тот скорбный миг, когда произошла поломка… Булыжник без щелей и прорех, отсутствие мусора и умение не жаловаться. Если дома спросить у кого-то незнакомого «как дела?», появится возможность ознакомиться с историей края едва ли не от первого поселения людей… И все они страдали, потому что то неурожай, то хлеб девать некуда: амбары полны, а цена-то бросовая… Мы способны жаловаться самозабвенно и красочно даже в трезвом состоянии. Мы создали своеобразное искусство излития бед на посторонних и тем более родственников. Мы можем весь вечер перебирать события и в любом находить темные стороны, а потом расходимся, довольные славно проведенным временем. Или расползаемся, но тогда уж очень довольные.
Арьянцы до странности мало склонны жаловаться. С первого дня в ответ на каждое мое приглашение потрепаться, выраженное всеобъемлющим «как дела?», они упрямо твердили «хорошо». И произносили это короткое слово так весомо и уверенно, словно бухали штампом о столешницу: энергично, коротко, с суховатой чиновной улыбкой. Примерно так от соударения двух кремней возникает вспышка искр – мгновенная, не поджигающая негодный трут и не греющая пальцы. Пых – и ничего. Нет повода сесть и хором повыть, оплакивая внезапно потрясшую сознание мысль об утрате родичей, умерших лет двадцать назад, и заодно перебрать беды выживших и здоровых, которые мучаются и за себя, и за покойников. А настрадавшись всухомятку, можно уж выпить заодно два-три чайника кипятку, залить свежей заварки и сбегать за пряничками, поскольку если есть время, то не грех и еще посидеть, воды-то не жаль.
А тут – «хорошо». Но это другая традиция.
Мне понравилась Арья и нравилась два дня. Пиво вкусное. Жареные колбаски тоже ничего, жирные и с корочкой, мама Лена похожие делает, по нашему южному обычаю. Поют душевно, мелодия хоть и чужая, а приятная. Улыбаются чаще, чем у нас, участливо спрашивают, нравится ли мне и все ли в порядке. И замирают с заранее полунатянутой, готовой к использованию улыбкой. Я же должна ответить что? Одно слово. «Хорошо».
На третий день я стала чахнуть от их «хорошо» и заодно от своей выпестованной в пансионе вежливости, требующей отвечать так, как принято. Это же не разговор! После «хорошо» я молчу, они тоже, и нам уже неловко взаимно, им – от моей приставучести, мне – от их необщительности. Что я им, не родная? Так мы уже пять минут знакомы, за это время столько можно учудить… Даже поссориться насмерть.
Семка мне помощь не оказывал. Он, злодей, быстро оправился от своей поддельной неверности, прикинул так и эдак обстоятельства, сопоставил факты и вынес решение: раз некто желает верить, что птица удачи хромает на обе лапы и разучилась летать после ссоры с мужем, пусть верит! Чтобы поддержать хорошее настроение у почти победившего нас неизвестного злодея, мне надлежит хандрить вполне по-настоящему. Бодриться, улыбаться, но в душе страдать. Хромов прочел лекцию о загадочной ликрейской душе и ностальгии, нашем национальном изобретении, оправдывающем все, от нелюдимости до хамства. Он мне и внушил первым, что цветники красивые, осень дивная, мусора нет, мостовые без единой щербинки – а мне должно стать от этого порядка тошно. И как можно скорее. А пока тяга к родному беспорядку меня не одолела, надо ей всячески содействовать.
Как? Да очень просто. Хромов вывалил передо мной все те же газеты, век бы их не видать, а ведь сама купила, себе на погибель… Увы. Купила. И в качестве средства для удаления улыбки я их «принимала» теперь, как прописал муж: по одной статье до завтрака, натощак. Потом, за завтраком, мы ругались. Я ведь в чтение втягивалась, начинала страдать и злиться, я обличала злодеев-журналюг всем скопом и по отдельности. А Хромов, опасаясь излишне сильного действия им же прописанного яда, отбирал газету или искал статейку покороче и поспокойнее. К обеду мы мирились, но без душевности. Что это за ссора, если она по необходимости, а не по настоящему поводу?
На третий день после измены Хромова, когда мы уже пребывали в столице Арьи, Семке сочувствовали все, кто нас сопровождал. Ходили слухи, что я пристрелила любовницу мужа, а маг «герр Петрофф» вынужден был покинуть поезд, чтобы зарыть труп…
К тому моменту, когда мы заняли вагон в поезде на Дорфурт, у Хромова была репутация даже не святого и долготерпеливого, а мученика. Мне уже не требовались статьи, чтобы искренне хандрить, я без газет справлялась. Правда, Семка счел план по убеждению злодеев исполненным, едва мы тронулись в путь и покинули столичный вокзал.
Газеты оказались торжественно порваны в клочья, возникший при этом беспорядок меня впечатлил, вечер прошел наилучшим образом. И поэтому к утру я видела фарзу вполне точно и уверенно. Увы, если бы кто-то рискнул войти и спросить «как дела?», я бы снова не смогла обрадовать его простым позитивным ответом… Фарза был черна и густела с каждым часом.
– …Блин, как можно строить планы, если у вас вся жизнь – сплошной план? Ты что уставился? Память подводит, на какой минуте взрывать по плану?
Вываливать на этого «охотника» жалобы на родном ликрейском оказалось куда удобнее и интереснее. Получалось громче, противнее и пронзительнее. Торговки семечками и те не стали бы со мной тягаться. Древняя университетская площадь исправно усиливала мои вопли, добавляла эхо, множила его и дробила, как осколки битой при хорошем скандале посуды…
– Рена! – строго сказал Хромов, намекая: еще давай.
Потому что маг у нас с собой всего один, и действует он неловко и небыстро. Нас предупредили, что опыта у этого охотника на десятерых и любая неполноценная иллюзия, малейшее, даже фоновое, звучание магии означает провал плана. К тому же «пятнашка» у Рыльского в единственном экземпляре. Если охотник улизнет отсюда, сгинет, потом ищи его невесть где – туфли стаптывай… То есть мы найдем, но будет опять все трудно, опасно и на чужой территории. А ностальгия, гадюка, уже проснулась. Хочу домой, хочу после их сухопарого, воспитанного лжеца-канцлера видеть нашего большого и рычащего Потапыча.
Охотник покосился в сторону узкого коридора меж двух зданий. И я переключилась на мужа, изливая гнев на него, пусть этот злодей отдохнет и послушает.
– Что – Рена? Я спросила у всех магов охраны в вашей столице, в каком порядке утром они надевают носки. И семь из десяти смогли ответить! Эй, ты с какой ноги носки начинаешь надевать?
«Эй, ты!» – главным образом предназначалось нашему магу. Ну сколько можно копаться? Мне уже нечем дальше портить свою репутацию, если выражаться цензурно. А нецензурно – это скандал и ужасные проблемы для посольства, нас предупредили. Хромов попытался пальцами правой руки показать странному типу в кожанке: падай, мол, вниз! Тот не понял. Жаль, человек явно хороший, полез ведь нас спасать. И фарза вокруг него так плотно скручена, в ней присутствуют те же нити, что запутали нас, значит, узел удачи у нас общий и знак удачи тоже совпадает.
Бум!
Все. В милом мальчике я не сомневалась. Наш человек, я почти уверена, что знаю, кто именно скрывается под этой личиной, если внешность ребенка – именно личина. Теперь Семкина работа закончена: он держал площадь и старался балансировать удачу, оттягивая неизбежное, насколько это возможно и необходимо. Я полезла было в сумку за револьвером, потому что если кто и может пристрелить охотника, так наверняка именно я. Но Хромов подсек под колени и дернул вниз, грубо и резко, наверняка синяки будут. А прикрывать меня своей спиной – это уж совсем против уговора…