На сей раз мелодичный смех Семираг был настолько жесток, что потрясенная Сюрот даже перестала плакать. Запрокинув огненную голову, женщина разразилась неудержимым хохотом, ее веселье раскатилось звонкими перезвонами. Наконец она взяла себя в руки, вытерла выступившие слезинки огненными пальцами.
– Вижу, я выразилась не вполне ясно. Так вот: Радханан мертва, мертвы и ее дочери, и ее сыновья, а заодно и половина Императорского Двора. За исключением Туон, из императорской семьи никто не уцелел. Нет и самой Империи. Шондар в руках мятежников и мародеров, как и с десяток прочих городов. По меньшей мере пятьдесят нобилей сошлись в схватке за трон, выведя войска на поле битвы. От Гор Алдаэль до Салакинга идет война. Именно поэтому тебе совершенно ничего не грозит, если ты избавишься от Туон и провозгласишь себя Императрицей. Я даже устроила так, что вскоре прибудет корабль, который принесет известия о разразившихся бедствиях. – Семираг вновь засмеялась, а потом промолвила нечто странное: – Пусть правит хаоса владыка.
Сюрот, невольно раскрыв от изумления рот, воззрилась на огненную женщину. Империя… уничтожена? Семираг убила всю императорскую семью?.. Убийства не были чем-то неведомым среди Высокородных, будь те низшими или занимавшими самое высокое положение среди имперской знати, однако самая мысль о том, чтобы подобным образом войти в императорскую семью, приводила в ужас. Это было непредставимо, просто немыслимо!.. Даже для одной из Да’консион, одной из Избранных. Но – самой стать Императрицей, пускай даже и здесь… Ошеломленная, Сюрот чувствовала, что у нее кружится голова; ее обуревало истерическое желание смеяться. Она могла бы замкнуть круг – завоевать эти земли, а потом отправить войска, чтобы по праву потребовать себе Шончан. Собравшись с силами, Сюрот овладела собой.
– Великая Госпожа, если Туон в действительности жива, тогда… тогда убить ее будет очень непросто. – Сюрот с большим трудом сумела выдавить из себя подобные слова. Убить Императрицу… Даже подумать о таком очень тяжело. Стать Императрицей.
У нее было такое чувство, будто голова отделилась от плеч и парит сама по себе. – С нею будут ее сул’дам и дамани и еще сколько-то Стражей Последнего Часа. – «Очень непросто»? Да при таких обстоятельствах убить Туон вообще невозможно. Если только не удастся склонить Семираг сделать это самой. Шесть дамани и для нее могут представлять немалую опасность. Кроме того, у простолюдинов есть одно присловье: «Могущественные заставляют низших копаться в грязи, а своих рук не марают». Сюрот как-то случайно услыхала эту поговорку и наказала неосторожного болтуна, но от правды никуда не денешься.
– Подумай, Сюрот! – Гонг звенел сильно, настойчиво, властно. – Капитан Музенге и остальные ушли бы той же ночью, как пропали Туон и ее горничная, будь у них хоть малейшее представление, что у нее на уме. Они же ищут ее. Ты должна приложить все усилия, чтобы первой отыскать девчонку, но если тебе это не удастся, ее Стражи Последнего Часа послужат ей защитой куда меньшей, чем кажется. Каждый солдат в твоей армии будет знать, что по крайней мере кто-то из Стражей спутался с самозванкой. По всей видимости, отношение к самозванке и к тем, кто с ней связался, должно быть таким: их всех нужно разорвать в клочья, а останки зарыть где-нибудь в навозной куче. Причем по-тихому. – Огненные губы на недолгий миг скривились в довольной улыбке. – Чтобы избежать позора для Империи.
Наверное, это все же возможно. Отряд Стражей Последнего Часа обнаружить можно будет без труда. Сюрот нужно выяснить, сколько точно воинов взял с собой Музенге, а потом отправить за ним Эльбара с таким сильным отрядом, чтобы на каждого из Стражей приходилось по пятьдесят ее солдат. Нет, лучше по сотне, принимая во внимание дамани. А затем…
– Великая Госпожа, вы же понимаете, что мне не хочется ни о чем заявлять во всеуслышание, пока я не буду уверена, что Туон мертва?
– Конечно, – сказала Семираг. Гонги вновь раскатились веселым звоном. – Но запомни: если Туон сумеет вернуться целой и невредимой, мне до этого будет мало дела, так что не теряй времени попусту.
– Не буду, Великая Госпожа. Я хочу стать Императрицей, а для этого я должна убить Императрицу. – На сей раз произнести эти слова оказалось совсем нетрудно.
По мнению Певары, комнаты Тсутамы Рат отличались даже не экстравагантностью, а выходящей за все рамки вычурностью и претенциозностью, и не играло ровно никакой роли то, что сама Певара была дочерью мясника. Гостиная же буквально вывела ее из себя. На стене, под резным золоченым карнизом, изображающим летящих ласточек, висело два больших шелковых гобелена, на одном пунцовели розы-кровавки, на другом красовался куст калмы, усыпанный алыми цветками в поперечнике больше ее двух сложенных ладоней. Столы и стулья можно назвать изящными, если не обращать внимания на обильную резьбу и позолоту, уместную для какого-нибудь трона. Высокие светильники-торшеры тоже сверкали щедрой позолотой, как и полка над камином, украшенная накладками в виде бегущих лошадей, а камин был выложен из мрамора с красными прожилками. На нескольких столиках стояли четыре вазы и шесть чаш из фарфора Морского Народа – из красного, самого редкого: каждая сама по себе – небольшое сокровище, и это не считая немалого числа довольно крупных фигурок из нефрита и драгоценной поделочной кости. Еще одна статуэтка, в виде танцующей женщины, в ладонь высотой, будто бы была вырезана из цельного рубина. Беспричинная демонстрация богатства, и Певара вдобавок точно знала, что, кроме золоченых бочковидных часов на каминной полке, в спальне Тсутамы имеются еще одни часы, а в гардеробной – другие. Трое часов! Это далеко не обыкновенная тяга к роскоши, нечто большее, куда там золоченой обстановке или рубинам!
И тем не менее комната вполне соответствовала женщине, сидевшей напротив Певары и Джавиндры. Тсутама была поразительно красивой женщиной; волосы она убрала под изящную золотую сеточку, горло плотно охватывали крупные огневики, такие же самоцветы качались в ушах. Как всегда, она была одета в темно-красное шелковое платье, выгодно подчеркивающее ее роскошную грудь, шитый золотом узор в виде завитков, украшавший платье сегодня, делал ее наряд еще более впечатляющим. «Броская» – именно таким словом можно было охарактеризовать ее внешность. Не зная Тсутамы, вполне можно было подумать, будто своей одеждой она хочет привлечь к себе мужское внимание. Но чувство отвращения, какое Тсутама испытывала к мужчинам, она сделала всеобщим достоянием задолго до того, как ее отправили в изгнание; она скорее взбесившемуся псу выкажет сострадание, чем какому-то мужчине.
В недавнем прошлом твердостью характера и непреклонностью Тсутама не уступала кузнечному молоту, однако, когда она вернулась в Башню, многие сочли ее надломленной тростинкой. Но заблуждались они недолго. Потом любой, проведя рядом с нею какое-то время, понимал, что ее бегающие глаза вовсе не признак нервозности. Изгнание и в самом деле изменило Тсутаму, но отнюдь не смягчило ее. Эти глаза принадлежали вышедшей на охоту кошке, высматривающей врагов или добычу. В остальном же выражение лица Тсутамы было даже не серьезным, а скорее застывшим, напоминая маску, по которой нельзя ничего понять. По крайней мере, если не вывести ее из себя настолько, чтобы она в открытую проявила свой гнев. Впрочем, даже и в гневе голос ее останется ровным и холодным, как сосулька. От подобного сочетания волей-неволей начнешь сам нервничать.