В комнате было тесно – для трех женщин она оказалась мала, но Эгвейн сделала вид, что ни Кэтрин, ни Барасин тут не существует и стала готовиться ко сну. Развесила на трех колышках, вбитых рядком в шершавую оштукатуренную белую стену, плащ, пояс и платье. Помочь расстегнуть ей пуговицы она просить не стала. Когда девушка положила аккуратно свернутые чулки поверх своих башмаков, Барасин уселась на пол, скрестив ноги и погрузившись в изучение маленькой книжечки в кожаном переплете, которую она, должно быть, достала из поясного кошеля. Кэтрин по-прежнему не сводила глаз с Эгвейн, будто ждала, что та в любой миг бросится к дверям.
Устроившись в одной сорочке под тонким шерстяным одеялом, Эгвейн положила голову на маленькую подушку, набитую отнюдь не гусиным пухом, – это уж как пить дать! – и, чтобы расслабиться и быстрее и легче уснуть, выполнила несколько заученных упражнений. Девушка их так часто проделывала, что ей показалось: стоило ей едва их начать, как она уже погрузилась в сон…
…и воспарила, бестелесная, во мраке, что простирался между миром бодрствования и Тел’аран’риодом, над узкой брешью, разделяющей сон и реальность, безбрежной пустотой, наполненной мириадами мигающих искорок, – это были сны всех спящих людей в мире. Они плыли вокруг нее, в этом месте, где не было ни верха, ни низа, насколько мог видеть глаз; огоньки дрожали, гасли, когда сон кончался, и вспыхивали, когда он начинался. Некоторые из них Эгвейн узнавала с первого взгляда и могла назвать имя спящего, но она не видела того единственного сна, который искала, который был ей нужен.
Ей необходимо было переговорить с Суан, которая к этому времени, скорее всего, уже знает о случившейся катастрофе и которая, наверное, не уснет, пока ее не одолеет усталость. Эгвейн была полна решимости дождаться появления Суан. Но прежде ей нужно все обдумать и решить, что необходимо будет сказать. Столь многое изменилось с того момента, как Эгвейн пришла в себя. Столь многое она узнала.
Тогда она была уверена, что ей грозит скорая гибель, уверена, что сестры внутри Башни – это единое сплоченное войско под командованием Элайды. А теперь… Элайда считает Эгвейн пленницей, которую держат под надежной стражей. Пусть сколько угодно говорят, что ее вновь сделали послушницей. Да и Эгвейн себя не считает пленницей. Нет, она ведет битву в самом сердце Белой Башни. Будь у нее тут, в Мире Снов, губы, она бы наверняка улыбалась.
Вращается Колесо Времени, Эпохи приходят и уходят, оставляя после себя воспоминания, которые превращаются в легенды. Легенды тускнеют, становятся мифом, и даже миф оказывается давно забыт, когда породившая его Эпоха приходит вновь. В Эпоху, называемую Третьей, в Эпоху, которая еще будет, в Эпоху давно минувшую, поднялся ветер с обломанной горы, прозванной Драконовой. Не был ветер началом. Нет ни начала, ни конца оборотам Колеса Времени. Но это было началом.
Родившийся под сиянием толстой заходящей луны, на высоте, где человек неспособен дышать, родившийся в хаотичном кружении потоков, нагретых жаром огня, что ярится в недрах зазубренного пика, поначалу бывший легким зефиром, ветер, стремительно промчавшись вниз по крутому, изрезанному расщелинами склону, набрал мощи. Увлекая за собой с вершины хлопья пепла и вонь сгоревшей серы, ветер с ревом прокатился через высокие заснеженные холмы, что преграждали ему путь на равнину, окружающую взметнувшуюся на невероятную высоту Драконову гору, он раскачивал в ночной мгле кроны деревьев, шумел их ветвями.
С воем ветер устремился от холмов на восток, через раскинувшийся на лугу огромный лагерь, целый поселок из палаток и дощатых дорожек, вытянувшихся улицами вдоль мерзлых выбоин. Осталось недолго ждать, как колеи раскиснут, последний снег стает, сменившись весенней распутицей, дождями и грязью. Если лагерь до того времени еще простоит. Несмотря на ранний час, многие из Айз Седай не спали, они собирались группками и, защитившись от подслушивания выставленными малыми стражами, обсуждали случившееся этой ночью. Немало подобных обсуждений протекало довольно оживленно, некоторые, казалось, могут перейти в споры, а иные собеседницы, вне всяких сомнений, вели себя с заметной горячностью. Не будь это Айз Седай, то, глядишь, они бы уже грозили друг дружке кулаками или чем похуже. Главными были вопросы, как быть и что делать дальше? К этому времени уже все сестры знали о находке на речном берегу, хотя о подробностях осведомлены были немногие. Сама Амерлин тайно отправилась на реку, чтобы запечатать Северную гавань, и ее лодку обнаружили застрявшей в камышах и перевернутой вверх дном. Выбраться живой из стремительных ледяных потоков Эринин шансов мало, и опасения с каждым часом крепли, пока не превратились в твердую уверенность. Амерлин погибла. Каждая сестра в лагере понимала, что ее будущее, а возможно, и самое жизнь повисли на волоске, не говоря уже будущем всей Белой Башни. Что теперь делать? Однако, когда на лагерь обрушился яростный ветер, голоса смолкли, головы поднялись: злые порывы рвали парусину палаток, хлопая ею, точно флагами, забрасывали людей снежной крупой. Налетевший внезапно запах сгоревшей серы густо растекся в воздухе, свидетельствуя о том, откуда этот ветер, и не одна Айз Седай безмолвно вознесла молитву, отвращающую зло. Впрочем, спустя какие-то мгновения ветер стих, и сестры вернулись к размышлениям о будущем – достаточно безрадостным, под стать резкой вони в воздухе, пусть и мало-помалу рассеивающейся.
В сторону Тар Валона задул ветер, постепенно набирая силу, с воем пронесся он над воинским биваком возле реки, где со спавших на земле солдат, обозников и маркитантов вдруг сорвало одеяла, а ночевавшие в палатках проснулись от хлопков парусины; кое-кому не повезло пробудиться и от того, что палатки уносило во тьму, когда не выдерживали колышки или лопались растяжки. Груженые фургоны кренились и опрокидывались, а знамена бешено развевались на ветру, древки звенели от напряжения. Потом их вырывало из земли, и древки становились копьями, вонзавшимися в любую преграду на своем пути. Согнувшись и с трудом преодолевая напор ветра, люди пробирались к коновязям, успокаивали лошадей – те вставали на дыбы и испуганно ржали. Никто не знал того, что было известно Айз Седай, однако резкий серный запах, наполнивший ночной морозный воздух, казался дурным предзнаменованием, и закаленные мужчины возносили вслух молитвы с тем же жаром, что и безусые юнцы. Свои молитвы, и громкие, добавляли и другие обитатели лагеря: кузнецы, коновалы, мастера-стрельники и оружейники, их жены, прачки и портнихи – всех охватил внезапный страх, ужаснее и темнее, чем расползающийся мрак ночи.
Неистово бьющийся над головой парусиновый полог, едва не рвущийся от натяжения, крики и стоны, пронзительные людские голоса и испуганное ржание лошадей даже перекрывали вой ветра, что и помогло Суан Санчей, пусть и с трудом, но проснуться во второй раз.
От внезапно ударившей в ноздри серной вони на глаза навернулись слезы, и она была благодарна за это. Может, Эгвейн и научилась набрасывать на себя и скидывать полог сна, будто пару чулок, но с Суан это совсем не так. Сон, после того как она наконец-то улеглась, шел к ней с трудом. Вести с речного берега быстро дошли до Суан, и она была уверена, что отныне уснуть сумеет, только когда от усталости будет с ног валиться. Она помолилась за Лиане, но бремя всех их надежд было возложено на плечи Эгвейн, и казалось, что все их надежды выпотрошили и вывесили вялиться. Что ж, и сама Суан вымоталась, лишилась сил от тревоги, нервотрепки и постоянного хождения из угла в угол. Теперь вновь забрезжила надежда, и она усилием воли не позволяла закрываться своим будто бы налитым свинцом векам – из страха, что опять провалится в сон и до середины дня уже не проснется. Свирепый ветер, в отличие от криков и лошадиного ржания, стих.