– Мы с мастером Балвером немного пройдемся, а ты держись сзади, – произнес он, беря из рук юноши повод Ходока. – Нам нужно поговорить с глазу на глаз. – Вздох Балвера был настолько легким, что Перрин едва расслышал его.
Айрам, не говоря ни слова, отстал от них и пошел в нескольких шагах позади, но его запах снова стал острым и неспокойным – тонкий кислый запах. На этот раз Перрин распознал, что он значит, хотя обратил на него не больше внимания, чем обычно. Ай-рам испытывал зависть к любому, кроме Фэйли, кому хозяин уделял свое внимание. Перрин не видел способа положить этому конец, и кроме того, он настолько же привык к ревности Айрама, как и к конспираторским замашкам Балвера, идущего сейчас рядом с ним подпрыгивающей походкой. Тот несколько раз оглянулся через плечо, чтобы убедиться, что Айрам не подходит слишком близко и не услышит ни слова, прежде чем наконец решился заговорить. Острый как бритва запах подозрительности Балвера, удивительно сухой и без единой капли тепла, странным образом оттенял ревность Айрама. Невозможно изменить людей, которые сами не хотят меняться.
Коновязи и повозки с провиантом располагались в центре лагеря, где ворам было бы сложно к ним подобраться, и хотя небо для большинства глаз все еще выглядело черным, возчики и конюхи, которые спали рядом со своими подопечными, уже проснулись и складывали одеяла; некоторые укрепляли навесы, сделанные из сосновых веток и сучьев других деревьев, собранных поблизости в лесу на случай, если они понадобятся и на следующую ночь. Уже разожгли костры для стряпни, и над ними уже висели маленькие черные котелки, хотя из еды в лагере имелись только овсянка и сушеные бобы. Охота и силки прибавляли к их рациону немного мяса, оленину и крольчатину, куропаток, тетеревов и тому подобную дичь, но этого хватало едва-едва, учитывая количество едоков, а закупать продукты стало негде еще до того, как они пересекли Элдар. За Перрином следовала рябь поклонов, реверансов и бормотаний «С добрым утром, милорд» и «Благослови вас Свет, милорд», но те, кто видел его, тут же переставали укреплять навесы, а некоторые сразу же принимались их разбирать, словно почувствовав по его походке, насколько он исполнен решимости. Они уже давно должны были это понять. С того самого дня, когда Перрин осознал, насколько грубый промах допустил, он ни одной ночи не провел на прежнем месте. Он отвечал на приветствия, не останавливаясь.
Остальной лагерь располагался узким кольцом вокруг лошадей и повозок, лицом к окружающему их лесу; причем двуреченцы были разделены на четыре группы, а копейщики из Гэалдана и Майена заполняли пространство между ними. Кто бы ни напал на лагерь, с какой бы стороны ни пришел, он наткнется на двуреченские луки и на обученную кавалерию. Перрин опасался не неожиданного возникновения Шайдо, а скорее Масимы. Тот следовал за ним с видимой покорностью, но что скрывалось за этим? За прошедшие две недели из лагеря исчезли девять гэалданцев и восемь майенцев, и никто не верил, что они дезертировали. Еще раньше, в тот день, когда похитили Фэйли, двадцать майенцев попали в засаду и были убиты, и все единодушно считали, что этого не мог сделать никто другой, кроме людей Масимы. Так что между ними царил хрупкий мир, довольно странный и противоречивый, однако тот, кто поставил бы хоть медяк на то, что этот мир продлится вечно, без сомнений проиграл бы. Масима вел себя так, словно не знает ни о каких опасностях, угрожающих этому миру, а его последователям, по-видимому, было все равно, как обернется дело; что бы ни сказал Масима, они готовы были следовать за ним. Перрину, однако, хотелось так или иначе сохранить существующее положение до тех пор, пока Фэйли не окажется на свободе. Сделать собственный лагерь достаточно крепким орешком, который не так просто раскусить, было одним из способов продлить мир.
Айил настояли на том, чтобы им позволили образовать собственный тонкий клин в этом странном пироге, несмотря на то что их было меньше пятидесяти, считая гай'шайн, прислуживавших Хранительницам Мудрости; и сейчас Перрин остановился, чтобы взглянуть на их низкие темные палатки. Кроме них, в лагере никто не ставил палаток, не считая Берелейн и двух ее служанок, которые располагались на другом краю лагеря, недалеко от немногочисленных домов Брайтана. В домах жить было невозможно из-за блох и вшей, водившихся в них в таком количестве, что даже закаленные солдаты не стали искать там убежища от холода, а сараи и овины были гнилыми развалюхами, насквозь продуваемыми ветром, и в них гнездились еще худшие паразиты, чем в самих домах. Девы и Гаул, единственный мужчина среди Айил, который не был гай'шайн, ушли с разведчиками, и айильские палатки стояли тихие и молчаливые, хотя запах дыма, доносящийся из дымовых отверстий некоторых из них, говорил ему, что гай'шайн готовят завтрак для Хранительниц Мудрости. Анноура была советницей Берелейн и обычно спала в ее палатке, но Масури и Сеонид должны были быть с Хранительницами Мудрости, возможно даже, они помогали гай'шайн управиться с завтраком. Они до сих пор пытались скрыть, что Хранительницы Мудрости считают их своими ученицами, хотя к этому времени все в лагере уже должны были это знать. Любой, кто видел Айз Седай, собственными руками носящих хворост или воду, или слышал, как их стегают розгой, пришел бы к такому выводу. Эти две Айз Седай принесли клятву верности Ранду – и снова краски смешались у Перрина в голове, взорвавшись радужным многоцветьем; и снова они исчезли, растопленные его неугасающим гневом, – но Эдарра и другие Хранительницы Мудрости были приставлены к ним, чтобы не спускать с них глаз.
Лишь сами Айз Седай знали, насколько крепко держат их клятвы, которые они приносят, и какое пространство для маневра оставляют они себе между словами, и ни одной из них не было позволено прыгать, если Хранительница Мудрости не скажет «жаба». Сеонид и Масури обе заявили, что с Масимой следует обращаться как с бешеной собакой, и Хранительницы Мудрости согласились. Или сделали вид, что согласились. У них не было Трех Клятв, которые обязывали бы их к правде, хотя, по чести говоря, и Айз Седай подобная клятва связывала скорее формально. И, кажется, одна из Хранительниц Мудрости как-то говорила ему, что Масури боится, что бешеную собаку посадят на цепь и не позволят ей прыгать, пока Хранительница Мудрости не скажет «жаба». Это похоже на головоломку кузнеца, вот только здесь края ее металлических деталек были заточены. Ему необходимо сложить ее, но одно неосторожное движение – и он порежется до кости.
Уголком глаза Перрин заметил, что Балвер наблюдает за ним, задумчиво поджав губы. Птица, изучающая нечто незнакомое: она не испугана, не голодна, ей просто интересно. Подобрав поводья Ходока, Перрин пошел вперед так быстро, что коротышке, чтобы поспеть за ним, пришлось удлинить свои шаги до небольших прыжков.
Двуреченцы занимали сектор лагеря рядом с айильцами, лицом к северо-востоку, и Перрин подумал, не пройти ли немного севернее, где располагались гэалданские копейщики, или южнее, к ближайшему участку майенцев, но, испустив глубокий вздох, он заставил себя направить лошадь в стан своих друзей и земляков. Они были уже все на ногах, кутаясь в плащи и подкармливая походные костры обломками своих навесов, или крошили остатки пойманного вчера кролика, чтобы добавить мясо в утреннюю овсянку. При его появлении разговоры затихли и запах настороженности усилился, все головы повернулись в его сторону. Точильные камни перестали скользить по стали, но затем возобновили свой свистящий шепоток. Лук был любимым оружием двуреченцев, но каждый носил при себе тяжелый кинжал или короткий меч, а некоторые и длинный; к тому же они подбирали копья, алебарды и другое оружие на длинных древках с чудными наконечниками, клинками и шипами, которое Шайдо сочли ненужным тащить вместе с награбленным добром. К копьям двуреченцы были привычны, а руки, умеющие работать дубиной на состязаниях в праздничные дни, легко управлялись с любым другим оружием, надо было только привыкнуть. Их лица были голодными, усталыми и бескровными.