Закончив, Фаолайн осталась стоять на коленях.
– Мать... То, что я сказала... что не люблю вас... Мне кажется, я должна быть за это наказана. Если хотите, я сама назначу себе наказание, но вы вправе сделать это. – В ее голосе, так же как и в позе, ощущалось заметное напряжение, но оно было вызвано не страхом. Ее взгляд смутил бы и льва. По крайней мере, она страстно этого желала.
Эгвейн закусила губу, чтобы не рассмеяться. Чтобы сохранить спокойное выражение лица, потребовались определенные усилия. Сколько бы обе ни утверждали, что не являются полноправными Айз Седай, Фаолайн своим заявлением только лишний раз доказала, в какой степени на самом деле она была одной из них. Случалось, что сестры назначали сами себе наказание – чтобы добиться должного равновесия между обуревавшими их гордостью и смирением, равновесия, которое считалось очень ценным для души, – но, конечно, никто не напрашивался, чтобы его наказал другой. Наказание, наложенное другим, бывало, как правило, суровее. Если же оно исходило от Амерлин, то по определению должно было быть даже тяжелее того, которое накладывала собственная Айя. В любом случае многие сестры, принимая наказание, напускали на себя высокомерную покорность по отношению к воле вышестоящей Айз Седай; иными словами, высокомерно демонстрировали отсутствие высокомерия. Гордились своим смирением – так называла это Суан. А не велеть ли Фаолайн съесть кусок мыла? Уж больно злой у той язык. Интересно, какое у нее сделается лицо? Но вместо этого...
– Я не назначаю наказания за то, что мне сказали правду, дочь моя. Или за то, что меня не любят. Любить или не любить кого-то – твое личное дело, лишь бы это не мешало тебе оставаться верной своей клятве. – Клятва была достаточно сильной, но все же никто не взялся бы утверждать, что ее способен нарушить только Друг Темного. При желании можно найти способ обойти почти любую клятву. И все же... Если тебе угрожает медведь, а у тебя есть только пучок прутьев, чтобы отогнать его, то и они лучше, чем ничего.
Глаза у Фаолайн расширились, и Эгвейн, вздохнув, жестом велела ей подняться. Еще немного, и та уткнулась бы носом прямо в пыль.
– Для начала у меня будут для вас два поручения, дочери... – продолжала она.
Они слушали очень внимательно, Фаолайн – почти не мигая, Теодрин – задумчиво приложив палец к губам. Когда Эгвейн наконец отпустила их, они присели и произнесли в унисон:
– Как прикажете, Мать. Хорошее настроение Эгвейн, однако, быстро улетучилось. Как только Фаолайн и Теодрин ушли, Мери принесла на подносе завтрак. Эгвейн поблагодарила ее за мешочек с ароматными травами, на что та ответила:
– Иногда и у меня выдается свободная минутка, Мать.
Судя по выражению лица служанки, это замечание должно было напомнить Эгвейн, как мало трудится она сама и как перегружена работой Мери. Не лучшая приправа к тушеным фруктам. Выражение лица этой женщины способно заставить прокиснуть мятный чай, а свежую булочку – окаменеть. Чтобы не испортить себе аппетит, Эгвейн отослала Мери, прежде чем приступить к еде. Чай оказался жидким – один из тех припасов, которых оставалось совсем немного.
Содержание записки под чернильницей тоже вряд ли могло служить хорошей приправой к еде. «Ничего интересного в снах» – вот и все, о чем говорилось в коротком сообщении Суан. Значит, пытаясь что-нибудь выяснить, она тоже побывала этой ночью в Тел’аран’риоде; Суан нередко отправлялась туда. Теперь не имело значения, хватило ли у нее безрассудства гоняться за Могидин, или она занималась чем-то другим. Ничего и есть ничего.
Эгвейн скорчила недовольную гримасу – и не только из-за этого «ничего». Раз Суан минувшей ночью побывала в Тел’аран’риоде, значит, днем можно ожидать визита Лиане с жалобой. Суан строго-настрого запрещено использовать тер’ангриалы для путешествия в Мир Снов после того, как она пыталась обучить этому некоторых сестер. Не в том дело, что она знала ненамного больше их или что лишь некоторые сестры считали, что в подобном деле им нужен учитель; язык у Суан подобен рашпилю, а терпения и вовсе нет, вот в чем главная причина. Обычно Суан удавалось сдерживать свой нрав, но в двух случаях эти уроки сопровождались такими вспышками гнева, криками и стуком кулака, что Суан должна быть счастлива, раз все кончилось лишь категорическим запрещением пользоваться тер’ангриалами. Лиане, однако, получала один из них всякий раз, когда бы ни попросила, и Суан нередко использовала его по секрету от Восседающих. Это было одно из немногих яблок раздора между ними; обе с удовольствием отправлялись бы в Тел’аран’риод каждую ночь, будь такое возможно.
Все с тем же недовольным выражением лица Эгвейн направила искру Огня на уголок пергамента и держала его до тех пор, пока пламя не коснулось пальцев. Если кто-то вздумает рыться в ее вещах, не следует оставлять ни малейшей пищи для подозрений.
С завтраком было почти покончено, но по-прежнему никто не появлялся, что весьма странно. У Шириам, возможно, имелись причины не спешить увидеться с Эгвейн, но Суан... Проглотив последний кусок сладкой булки и запив его глотком чая, Эгвейн поднялась, собираясь пойти разыскивать ее, как вдруг Суан собственной персоной ворвалась в палатку. Будь у нее хвост, он яростно метался бы из стороны в сторону.
– Где ты была? – требовательно спросила Эгвейн, мгновенно сплетая экран от подслушивания.
– Айлдене вытащила меня прямо из постели, – проворчала Суан, плюхнувшись на табуретку. – Она все еще надеется, что я отдам ей глаза и уши Амерлин. Никто не получит их! Никто!
Когда Суан – усмиренная, находившаяся в бегах, свергнутая Амерлин, которую весь мир считал умершей, – впервые появилась в Салидаре, сестры были весьма расположены к тому, чтобы не позволить ей остаться. Их в большой степени удержало то, что она располагала сведениями о сети тайных агентов не только Престола Амерлин, но и Голубой Айя – Суан, до того как ей вручили палантин, возглавляла «глаза и уши» Голубых. Это обстоятельство и обеспечило ей известное влияние, точно так же, как сеть агентов в Тар Валоне, которой владела Лиане, придавала вес последней. Когда прибыла Айлдене Стоунбридж, которой после восшествия Суан на Престол Амерлин было поручено вместо той иметь в дальнейшем дело с агентами Голубых, это в значительной мере изменило ситуацию. Айлдене пришла в ярость от того, что горстка агентов Голубых, с которыми удалось связаться Суан, по-прежнему посылает ей свои сообщения. Получает их женщина, уже не входящая в Голубую Айя. Никто из сестер – даже среди Голубых об истинной роли Айлдене знали лишь двое или трое – не догадывался о нынешнем положении дел, но когда выяснилось, что об этом стало известно многим, Айлдене чуть не хватил удар. Она немедленно отобрала у Суан сеть «глаз и ушей» Голубой Айя и вдобавок так наорала на Суан, что слышно было за милю, и едва не вцепилась ей в горло. Недаром у Айлдене нос свернут набок. Она родом из андорской деревушки, затерянной в Горах Тумана, где все споры принято решать с помощью кулачных драк, в которых она участвовала, будучи еще девчонкой. Возмущение Айлдене заставило задуматься и остальных.
Повернувшись на своем неустойчивом кресле, Эгвейн отодвинула в сторону поднос, на котором ей принесли завтрак: