— Попридержи язык, — тихо сказал ей Лан. — Если ты произнесешь эти два слова там, где их могут услышать, ты горько пожалеешь об этом, девочка. — Она посмотрела на Лана так, будто собралась пререкаться, но его ледяные голубые глаза на этот раз подморозили ее язычок, хотя и не охладили огонек в глазах.
Морейн как будто ничего не слышала. Пристально глядя куда-то в пространство, она мяла свой плащ, словно вытирая руки. И совершенно не сознавала, что делает, — как показалось Перрину.
— Как мы спланируем дальнейшие поиски Ранда? — спросил он, но она его, видимо, не слышала. — Что скажете, Морейн?
— От гостиницы не отходите, — через некоторое время ответила она. — Тир — опасный город для тех, кто не знает местных обычаев. Здесь Узор может быть разорван. — Последние слова Морейн произнесла тихо, словно лишь для себя. Немного повысив голос, она продолжила: — Лан, давай посмотрим, что мы можем обнаружить, не привлекая внимания. А вы, остальные, не отходите от гостиницы!
— Не отходите от гостиницы! — передразнила Заринэ, но Айз Седай и Лан уже спускались по лестнице. Однако Заринэ сказала это так тихо, чтобы ни Страж, ни Айз Седай не услышали. Потом она промолвила: — Этот Ранд… Это тот самый, которого ты назвал… — Если она сейчас и напоминала сокола, то это был встревоженный сокол. — И мы в Тире, где в Сердце Твердыни находится… И Пророчество гласит… Да спалит меня Свет, та'верен, в такое ли сказание мне хочется попасть?
— Это не сказание, Заринэ. — На мгновение Перрин ощутил ту же безнадежность, которая сквозила в облике хозяина гостиницы. — Колесо вплетает нас в Узор. Ты сама выбрала и сплела свою нить с нашими. Теперь уже слишком поздно извлекать ее обратно.
— О Свет! — опять заворчала Заринэ. — Теперь ты заговорил почти как она!
Перрин оставил Заринэ с Лойалом и пошел отнести вещи в свою комнату. Там стояла низкая кровать, удобная, но маленькая, вполне пригодная, как считали горожане, для слуги; еще умывальник и табуретка; и несколько деревянных колышков торчали из потрескавшейся штукатурки стены. Когда Перрин вышел из комнаты, в коридоре уже никого не было. Звон молота о наковальню позвал юношу к себе.
Так многое в Тире казалось странным, что для Перрина было облегчением войти в кузницу. Первый ее этаж представлял собой одно большое помещение, а вместо задней стены были две широкие створки, открытые во двор, где обычно подковывали лошадей и быков, ремень для которых висел тут же. Молоты стояли на своих подставках, щипцы всех видов и размеров висели на прибитых к стенам брусах, заготовки и ножи для подрезания копыт, а также другие инструменты были аккуратно разложены на деревянных верстаках вместе с долотами, зубилами, всевозможными наковальнями с рогом, прессовочными штампами и прочими приспособлениями кузнечного ремесла. В деревянных ларях лежали болванки из железа и стали различной толщины. Пять точильных колес разной степени шероховатости стояли на плотно утрамбованном полу, в кузнице было шесть наковален и три кузнечных горна с каменными стенками, при каждом свои меха, хотя только в одном из них виднелись горящие угли. Бочки для закалки стояли под рукой, наготове и наполненные.
Кузнец стучал своим молотом по раскаленному до желтизны железу, прихваченному тяжелыми щипцами. У кузнеца были светло-голубые глаза, он носил мешковатые штаны, но длинный кожаный жилет на голой груди и фартук не очень отличались от тех, которые Перрин и мастер Лухан носили дома, в Эмондовом Лугу, а толстые руки и мощные плечи выдавали многие годы работы с металлом. В его темных волосах было так же много седины, как и у мастера Лухана, — насколько Перрин помнил. Несколько жилетов и фартуков висело на стене, наверно, у кузнеца были ученики или подмастерья, но сейчас их не было видно. От огня горна пахло домом. От горячего железа тоже пахло домом.
Кузнец повернулся и сунул кусок железа, который он обрабатывал, в угли, и Перрин, шагнув вперед, принялся качать мехи. Мастер посмотрел на него, но ничего не сказал. Перрин тянул рукоятку мехов вверх и вниз медленными, уверенными, ровными движениями, поддерживая в горне необходимый жар. Кузнец вернулся к работе с горячим железом, на этот раз — на круглом роге наковальни. Перрин подумал, что, должно быть, он делает скребок для бочки. Молот звенел четкими, частыми ударами.
Мужчина заговорил, не отрываясь от работы.
— Ученик? — это было единственное, что он произнес.
— Да, — ответил Перрин так же просто.
Кузнец продолжал работать. Он и в самом деле ковал скребок для зачистки внутренности деревянных бочек. Время от времени светлоглазый поглядывал на Перрина. Опустив на мгновение молоток, кузнец подобрал короткую, толстую прямоугольную заготовку и толкнул ее в руку юноши, затем опять поднял молоток и возобновил работу.
— Погляди, что из этого можно сделать, — сказал он Перрину.
Даже не раздумывая, Перрин шагнул к наковальне по другую сторону горна и постучал заготовкой по ее краю. Раздался тонкий звон. Эту сталь не держали долго в вагранке для медленного обжига, и она не набрала большого количества углерода из угля. Перрин кинул заготовку на горячие угли почти во всю длину, попробовал воду из двух бочек, чтобы проверить, в какой из них она подсолена, третья бочка была с оливковым маслом. Затем юноша снял куртку и рубашку, выбрал подходящий по размеру кожаный жилет. По сравнению с ним большинство этих тайренских парней были мелковаты, но Перрин все же отыскал жилет по своим плечам. Найти фартук оказалось проще.
Переодевшись, он повернулся и посмотрел на кузнеца, который продолжал колдовать над своей работой, кивая и улыбаясь самому себе. Но одно лишь то, что Перрин знал, что и как делать в кузнице, еще не свидетельствовало о его умении. Он понимал: ему надо еще доказать мастеру владение кузнечным ремеслом.
Когда Перрин подошел к наковальне с двумя молотами, набором плоских клещей с длинными ручками и с остроконечным зубилом, стальной стержень раскалился до темно-красного цвета, за исключением торчащего из углей краешка. Юноша заработал мехами, следя за тем, как светлеет металл, пока он не стал светло-желтым, почти белым. Затем клещами вытянул из огня заготовку, положил ее на наковальню и взял тот из двух молотов, который был потяжелее. Весом он был, по прикидке Перрина, около десяти фунтов и с большей рукоятью, чем считают необходимым те, кто несведущ в работе с металлом.
Перрин держал рукоять молота почти за самый конец — раскаленный металл временами сыплет в отместку за удар искрами, и юноша видел шрамы на руках кузнеца из Круглохолмья, малого весьма беспечного.
Перрин не хотел делать что-то сложное и причудливое. Простая вещь представлялась наиболее уместной. Он начал с того, что сплющил, закруглил концы стержня, затем выковал середину в широкое лезвие, почти такое же толстое, как и сам оригинал, лежащий у бочонка, но подлиннее — в полторы ладони. Когда требовалось, юноша прикладывал металл к углям, поддерживая его бледно-желтый цвет, и вскоре поменял молот на другой, легче первого раза в два. Часть за лезвием Перрин утончил, потом согнул этот кусок на роге наковальни. В полученное кольцо к готовому инструменту прикрепят деревянную ручку. Установив в отверстие наковальни широкое зубило, Перрин положил на него сверху сияющий металл. Один резкий удар молота отрубил готовое изделие. Или почти готовое. Из него получится бондарный струг для подрезания и зачистки верха бочарных клепок после того, как их собьют в бочку. Когда юноша его доделает. Скребок для бочки, над которым работал кузнец, натолкнул Перрина на эту мысль.