Затем облаченный в броню человек снял свой шлем, и Домон выпучил глаза. Чужак оказался женщиной. Коротко остриженные темные волосы, суровое решительное лицо, но ошибиться было нельзя. Домон никогда не слыхал о таком, разве что у Айил, но про Айил всем хорошо известно, что они те еще сумасшедшие. Не в меньшей степени сбивало с толку, что лицо незнакомки ничем особенным не отличалось, по нему никак нельзя было сказать, что она — Шончан. Голубые глаза, все верно, и чрезвычайно светлая кожа, но и то и другое Домону доводилось видывать. Если эту женщину обрядить в платье, никто не взглянет на нее дважды. Домон присмотрелся к ней и передумал: этот холодный взор и эти твердые скулы выделят ее везде.
Вслед за женщиной на палубу поднялись солдаты. Домон почувствовал облегчение, когда некоторые из них сняли шлемы, он увидел, что они-то, по крайней мере, мужчины — мужчины с черными глазами или карими, на которых никто не обратит внимания в Танчико или Иллиане. А то ему уже привиделись полчища голубоглазых женщин с мечами. Айз Седай с мечами, мелькнула у него мысль, едва он припомнил взрывы в море.
Шончанка обвела судно надменным взором, затем определила в Домоне капитана — которым должен был быть либо он, либо Ярин, если судить по одежде; но зажмуренные глаза Ярина, вдобавок бормочущего шепотом молитвы, указали на Домона, — и будто копьем пригвоздила того взглядом.
— В твоей команде или среди пассажиров есть женщины? — Произношение у нее оказалось отчасти невнятное, она проглатывала слоги, и понимать ее удавалось не без труда, но резкость в голосе говорила, что она привыкла получать ответы на свои вопросы. — Говори, если капитан — ты. Если не ты, то встряхни того остолопа, пусть очнется, и скажи ему, чтобы отвечал.
— Капитан — я, миледи, — осторожно начал Домон. Он и понятия не имел, как обращаться к незнакомке, и сесть в лужу ему совсем не хотелось. — Пассажиров у меня нет, и женщин в команде тоже нет. — Он подумал о девушках и женщинах, которых куда-то уводили, и, уж не впервой, попытался сообразить, чего этим чужакам от них надобно.
Тут из баркаса на «Ветку» перебрались две женщины, одетые по-женски; одна тянула другую — Домон заморгал — за привязь, серебристо отсвечивающую металлом. Привязь тянулась от браслета первой женщины к ошейнику на второй. Домон не взялся бы утверждать, сплетен этот поводок или спаян — казалось, будто и так и эдак, — но он явно составлял одно целое с браслетом и ошейником. Пока вторая женщина залезала на палубу, первая сматывала привязь в витки. На женщине в ошейнике было простое темно-серое платье, и стояла она, сложив руки и опустив глаза к доскам настила под ногами. У второй на груди голубого платья и по бокам на юбках, оканчивающихся у самых лодыжек сапожек, имелись красные вставки, на которых были раздвоенные серебристые стрелы молний. Домон с тревогой смотрел на женщин.
— Говори медленнее, мужчина, — потребовала голубоглазая, сама по-прежнему не очень отчетливо выговаривая слова. Она твердым шагом подошла к нему и вперилась в него ледяным взором, каким-то образом показавшись выше и больше Домона, чем была на самом деле. — Тебя еще труднее понимать, чем прочих в этой забытой Светом стране. И я не утверждаю, будто я из Высокородных. Пока еще я к ним не принадлежу. После Коринне… Я — капитан Эгинин.
Домон повторил, что сказал, стараясь говорить медленнее, и добавил:
— Я мирный торговец, капитан. Ничего плохого вам я не замышляю и к вашей войне отношения не имею.
Он не удержался, чтобы опять не посмотреть на двух женщин, так странно связанных друг с другом.
— Мирный торговец? — задумчиво произнесла Эгинин. — В таком случае тебя сразу отпустят, когда ты вновь присягнешь на верность. — Она подметила взгляды Домона и повернулась к женщинам с гордой улыбкой собственника: — Ты любуешься на мою дамани? Она мне дорого обошлась, но стоит каждой монеты. Кроме благородных, немногие могут похвастаться дамани, а большинство из них — собственность трона. Она сильна, торговец. Она могла бы разнести твою скорлупку в щепки, пожелай я того.
Домон во все глаза смотрел на женщин и на серебристую привязь. Он уже связал ту, с молниями, с огненными фонтанами в море, и предположил, что она — Айз Седай. Но от слов Эгинин у него в голове все разом перемешалось. Никто не сумел бы сделать такое с…
— Она — Айз Седай? — недоверчиво спросил он.
Небрежного удара тыльной стороной ладони Домон так и не увидел.
Он отшатнулся, когда окованная сталью перчатка рассекла губу.
— Эти слова не произносят никогда, — с опасной вкрадчивостью заметила Эгинин. — Есть только дамани, Обузданные, и ныне они служат столь же верно, как и имя. — От ее взгляда льдина казалась бы солнцепеком.
Домон проглотил кровь и крепко сжал руки на широком ремне. Даже будь под рукой у него меч, он все равно не бросил бы свой экипаж на убой, под мечи дюжины латников, но немало сил пришлось приложить, чтобы заставить свой голос звучать смиренно.
— Я не хотел показаться непочтительным, капитан. Я ничего не знаю ни о вас, ни о ваших обычаях. Если я совершил проступок, то по незнанию, а не по умыслу.
Она посмотрела на него, потом сказала:
— Все вы незнающие, капитан, но вы заплатите долг ваших праотцов. Эта земля была нашей, и она снова будет наша. После Возвращения она снова будет наша. — Домон растерялся, не зная, что говорить. — Неужели она имеет в виду, будто вся та болтовня об Артуре Ястребиное Крыло — правда? — и потому предусмотрительно помалкивал.
— Ты поведешь свое судно в Фалме, — он попытался было возразить, но от свирепого взгляда мигом захлопнул рот, — где тебя и твой корабль проверят. Если ты всего лишь мирный торговец, как заявляешь, после досмотра вам позволят плыть куда заблагорассудится. Естественно, после того, как вы дадите клятву.
— Клятву, капитан? Какую клятву?
— Повиноваться, ожидать, служить. Вашим предкам стоило бы помнить.
Она забрала своих людей — кроме одного солдата в простой кольчуге, которая, как и очень низкий его поклон капитану Эгинин, свидетельствовала о его низком ранге, и баркас удалился к большому кораблю. Оставшийся шончан приказов не отдавал, а просто уселся, скрестив ноги, на палубу и взялся точить меч, пока команда ставила паруса и судно медленно набирало ход. Перспектива остаться одному его, видимо, не пугала нисколько, да Домон собственноручно вышвырнул бы за борт любого матроса, который посмел бы тронуть того пальцем, поскольку «Ветка» шла вдоль побережья, а следом, немного в стороне, по глубокой воде двигался корабль Шончан. Два корабля разделяла миля, но Домон понимал: убежать нет никакой надежды, и он намерен был передать солдата обратно капитану Эгинин целым и невредимым, будто того баюкала на руках родная мама.
Переход до Фалме долог, и Домон в конце концов немного разговорил шончанского солдата. Темноглазого мужчину средних лет, со старым шрамом над бровями и еще одним рубцом на подбородке, звали Кэбан, и ко всем по сию сторону Океана Арит он не испытывал иного чувства, кроме презрения. Такое отношение заставило Домона ненадолго оставить свои попытки. Может, они и вправду… Нет, это точно безумие. Речь Кабана имела ту же невнятность, он так же глотал слоги, как и Эгинин, но если ее выговор был шелком, скользящим по железу, то у него — кожа скрипела по камню, и беседовать ему хотелось главным образом о битвах, выпивке и женщинах, которые у него были в жизни. Подчас Домон не испытывал уверенности, говорит ли тот о «сейчас и здесь» или же о том, откуда он явился. Несомненно, этот вояка мало о чем мог поведать Домону — о чем тому хотелось узнать.