Ну и что, равнодушный Париж — говорил я, в пьяном виде пересекая город, — ужо тебе! Ужо!
Я видел во тьме собор Парижской Богоматери — и наконец-то он стал похож на себя. Днем — вовсе не то, я часто видел его днем: никакой это не собор. Зато ночью — все его чудовища воистину стали чудовищны, а его высота — вынырнула ввысь черной томительной глубиной, в которую можно и страшно обвалиться.
О, я сбежал от собора в ужасе и, запыхавшись, взошел на мост, и там играли на скрипке, играли на гитаре, а лиц я уже не разбирал во тьме ночной.
— Дайте мне гитару, — сказал я. — Гив ми гитар.
Они подали мне инструмент, и я запел песню: «Она не вышла замуж за хромого араба!» Потом я вернул инструмент и открыл глаза, я всегда закрываю их, когда пою, — ну как Гребенщиков, вот так. Открыл и увидел наконец, что вокруг стоят одни арабы, много.
— О чем эта песня? — спросили они, в смысле, мол, зис сонг — эбаут что? Я сказал, что это русская песня про любовь, и они согласились.
Потом я потерял дорогу домой и захотел пива, у меня эти два процесса связаны напрямую. Наконец я нашел ночное кафе и взошел туда. Оно было без столиков — но со стойками, там стояли несколько десятков людей, все странно высокие, и негры.
Я вспомнил одну русскую кинокартину, где «снежок» входит в черный бар и все замолкают и смотрят на белого полудурка.
Так все, между прочим, и было.
Я на секунду замешкался при входе, но, взбодрив себя произнесенной вслух фразой: «Русские поэты не сдаются!», прошел к барной стойке и потребовал пива.
И ничего, знаете ли, не случилось. Потому что это Париж, а не Гарлем какой-нибудь. Впрочем, в Гарлеме я не был, может, там тоже Париж.
И весь мир, понял я давно, и азиатский, и европейский, и американский, и латиноамериканский, и африканский, где я еще не был, — везде он с легкостью раскрывается тебе навстречу, и в нем можно на время ужиться и испытать все, что положено испытать, — великие открытия в человеческих душах, пульсации чужих культур, муку изгнания.
Но, вы знаете, я не хочу.
Русские, пожалуй, удивительно нелюбопытны.
Я, правда, не знаю, насколько нелюбопытны все остальные, но я точно нелюбопытен в замечательно высокой степени.
Мне давно уже разонравилось путешествовать, потому что люди мне интереснее географии, и в основном эти люди — русские.
Я вообще не люблю посещать разные места, но, напротив, мне нравится возвращаться все время в одно и то же место и сидеть там часами. Не скажу, в какое, а то вдруг вы тоже туда придете. Я там один люблю сидеть. Еще любимую туда привозил, сына и друга. Там хорошо, и больше никого не надо.
В этом месте своего текста я могу сказать, что Богу все равно, где находится человек, но я совру, потому что про Бога ничего не знаю, а мне как раз не все равно, где я расположился.
Да, я ничего не знаю о Родине, как не знаю ничего о том, как выглядит мое сердце, действительно ли оно бьется, где у меня печень и неужели я состою из костей.
Но я предполагаю, что все именно так. И в чужой скелет я не врасту никогда.
На этом мои размышления о Родине завершаются. Меня вообще любые размышления о своем организме раздражают. Какое мне дело до того, что у меня внутри.
Однажды мне посчастливилось общаться с крупным кремлевским чиновником, и ему пришлось ответить на мой тривиальный вопрос о низких доходах россиян. Чиновник посчитал мои претензии малообоснованными. «У нас зарплата растет на 10–12 % в год, такого роста нигде в Европе нет», — сказал он уверенно и жестко.
Ну, думаю, влип я. Какую ерунду спросил. Вернулся домой, рассказываю знакомому, он отвечает:
«И что?»
«Что?» — спрашиваю.
«Инфляция в этом году составит в лучшем случае 8 %…»
«Точно, я и забыл», — говорю.
«Подожди, — обрывает он. — Я еще не закончил. Ты знаешь, сколько нянечка получает в детском саду, куда ты своих ребят отводишь? А мужики в твоей родной деревне? Можешь сосчитать, сколько составит 10 % в год от их зарплаты? Пятьсот рублей в лучшем случае. Минус инфляция… За год! Хочешь быть через год на пятьсот рублей богаче? А через два — на тысячу? Привет своему кремлевскому жителю передавай в другой раз».
Но как все-таки действует магия цифр. 10–12 процентов! Быстрее, чем в Европе!
А сосчитать может любой школьник.
Включил я недавно телевизор и угодил, к несчастью, прямо на центральный канал, не успев привычно сбежать оттуда (случайно выпала батарейка из дистан-ционки). Тут и пришлось мне послушать отчет ведущего новостной программы о зарплатах по России.
С лукавой печалью ведущий признавался, что доходы в Москве, безусловно, превышают доходы по стране. Среднероссийская зарплата составляет от московской… я цифру, признаться, забыл — ну, 53, к примеру, процента. Или около того. С умыслом не лезу в Сеть, чтоб уточнить данные — оттого, что они не имеют никакого отношения к реальности. То есть никакого вообще. Знаете, как в том анекдоте: «Ты не помнишь телефон Иванова? Нет? Ну хотя бы примерно?»
Наша статистика — это примерный номер телефона. Звонить по нему можно, но смысла в этом ноль. Какая, к черту, среднероссийская зарплата? Чем ее высчитывают? Сколько людей нужно прибавить к Абрамовичу, чтобы среднемесячная зарплата была хотя бы пятьдесят тысяч рублей? Или у Абрамовича вообще нет зарплаты?
До сих пор никто толком не разобрался в структуре доходов и расходов современного русского человека. Это решето с цифрами, которым потрясывают пред нами социологи, неизменно хочется вывалить им на голову — пусть у них эти нули и проценты висят на ушах.
Крайне независимые источники сообщают, что половина предприятий столицы выплачивают зарплату в конвертах. Как они об этом узнали? Я отчего-то думаю, что все частные предприятия поголовно уходят от налогов. Включая бухгалтерии администраций любого уровня, которые вроде бы и не являются частными предприятиями.
Социологи пугают то одной, то второй жуткой цифрой о том, что треть (четверть, половина, две трети) россиян живет за гранью прожиточного минимума. Но я опять отчего-то не понимаю, о чем речь: в России и на прожиточный минимум не проживешь, если исправно платить за коммунальные услуги, проезд в автотранспорте и продукты в магазине.
К примеру, я могу с цифрами на руках доказать, что, согласно реальным, государственным представлениям о среднестатистических доходах россиян, человек, отягощенный многодетным семейством, прожить в России не в состоянии; он должен пойти и утопиться, получив в очередной раз какое-нибудь детское (очень верное определение!) пособие. Посадить бы на детское питание тех, кто придумал эти пособия.
Но ведь живут как-то люди, даже плодятся понемножку. Революцию до сих пор не устроили, сколько я их ни просил. Я сам живу, в конце концов, и никогда никому не скажу как. А то ко мне опять придут с финансовой и хозяйственной проверкой люди в форме, которые, к слову, и сами ни за что не признаются, каким образом они не вымерли со своими ничтожными зарплатами.