– Это вам туалет! – объяснила она, посветив на жестяное ведро. – Выносят раз в день. Еду тоже будут приносить раз в день. А вот тут будете спать.
«Небо! – твердила про себя Катарина, не сводя глаз с верха дальней стены, – ну посвети же на Небо, старая ты сволочь! Даже если я и не разгляжу ничего без очков! Фиг бы с ним, с ведром!» Но Мерлуз не стала задерживаться. Должно быть, ей не терпелось доглодать остатки за Директрисой. Она повернулась и вышла. В один миг все пространство стало одной сплошной чернотой. Слышно было, как ключ повернулся в замке, потом прозвучали удаляющиеся шаги надзирательницы, и наступила абсолютная тишина. Катарина на ощупь нашла топчан и села. Матраса не было, одни голые доски. Девушка выпутала из волос драгоценный коробок и бережно открыла. Три раза на ощупь пересчитала спички, следя, чтоб ни одна не упала на мокрый пол. Их было восемь. Скольким секундам света равняются восемь спичек, если дать каждой догореть до самых пальцев? Шестидесяти четырем? Семидесяти двум? Она вспомнила совет Мадам Танк насчет устного счета. Что эта ненормальная имела в виду? Во всяком случае, лучше терпеть до последнего, прежде чем воспользоваться ими. Расходовать бережливо, примерно как выходы к утешительнице… У Катарины сжалось сердце при мысли о своей милой «серенькой мышке». Как бы та страдала за нее, если б знала! Она нащупала одеяло, подтянула его к носу и обнаружила, что оно не так плохо пахнет, как можно было ожидать. Завернулась в него, легла и решила для начала поспать. По ее расчетам, было примерно десять часов вечера. Началась долгая, долгая ночь.
Когда холод разбудил Катарину, она не смогла бы сказать, сколько проспала – считанные минуты или несколько часов. Все еще ночь или уже утро? Ей показалось, будто что-то ползет у самого ее уха. Паук? Она поплотнее закуталась в накидку, натянула одеяло и попыталась снова уснуть. Но безуспешно. Черные мысли лезли в голову, как полчища тараканов. Милена, где же ты? Когда ты вернешься? Заберите меня отсюда, кто-нибудь!
Она сопротивлялась, как ей казалось, целую вечность, хотя, возможно, всего час, и решила зажечь-таки одну спичку. А дальше сжигать по одной после каждого посещения, это получится по одной в день, тогда их хватит надолго. Катарина встала и пододвинула топчан к задней стенке. Если встать на него, балка, про которую ей говорили, должна быть совсем близко… Уже приложив головку спички к шершавой стенке коробка, она вдруг впала в панику: а вдруг на балке ничего нет? Ни неба, ни облаков? Вообще никакого рисунка? Как она переживет такое разочарование? А если там что-то и есть, много ли она разглядит без очков? Еще несколько секунд она колебалась и наконец решилась. Спичка вспыхнула с первой попытки, озарив, к изумлению Катарины, весь карцер. Дрожащей рукой она подняла огонек к балке – и увидела.
Да, на полусгнившем бревне был написан красками кусок неба. Картинка была маленькая, сантиметров тридцать на пятнадцать, и лазурь на ней, конечно, поблекла, но это и в самом деле было небо! А в левой его части – облако. Белое кучевое облако, громоздящееся, как кипа хлопка. В неверном свете спички оно словно двигалось, меняло форму: слон, гора, а вот дракон… Катарина смотрела как завороженная. На миг ей показалось, что один вид этих живых красок, даже сквозь туман близорукости, вынес ее из темных недр земли наверх, к жизни, что волосы ей треплет вольный ветер и кровь бежит по жилам… Внезапно обрушившийся мрак и боль в обожженных пальцах вернули ее к действительности: первая спичка догорела. Осталось семь.
Ну и пусть. Она видела Небо, и Небо одарило ее силой. Катарина снова легла, преисполненная спокойного мужества.
«Не переживай за меня, Милена! Иди, куда должна идти! Соверши то, что ты должна совершить! Я выстою – ради тебя, ради Хелен, ради всех нас! Не бойтесь, девочки: малышка Катарина Пансек видела Небо, теперь она выдержит все! Малышка Катарина вас здорово удивит!» Платок у нее стал мокрым от слез, но – не радуйтесь, Мадам Танк! – это не были слезы тоски или страха.
Мерлуз не обманула. На следующий день Катарину навестили. Она так и подскочила, когда в замке заскрежетал ключ. В глаза ударил свет фонарика.
– Ваш паек!
Приземистая тетка поставила на топчан поднос с куском хлеба, миской, кувшином воды и стаканом.
– Ешьте, пока я вынесу ведро!
– Вы не скажете, который час?
– Я не имею права с вами разговаривать, – сказала женщина и вышла, не забыв запереть за собой дверь.
Катарина залпом выпила добрых полкувшина. Оказывается, она умирала от жажды. Нащупала ложку и попробовала содержимое миски. Вареная фасоль. Еле-еле теплая. Катарина проглотила несколько ложек, надкусила хлеб – он показался ей чуть ли не лакомством. «Хлеб оставлю, – подумала она, – буду отщипывать по крошке». Спрятала его под одеяло и заставила себя съесть всю фасоль.
Уже через две минуты женщина вернулась. Поставила ведро на прежнее место и посветила на поднос:
– Доели?
– Да, – сказала Катарина. – А вы… вы работаете в интернате? Вы здесь недавно? Я вас раньше не видела…
– Я не имею права с вами разговаривать, – повторила женщина. – До завтра.
Она забрала поднос и ушла.
Оставшись одна, Катарина долго лежала, уставясь в темноту, с каким-то странным ощущением сна наяву. Она могла бы поклясться, что голос этой женщины ей откуда-то знаком.
Коротать время оказалось нелегкой задачей. Катарина перепробовала все способы. Восстанавливала в памяти все стихи, которые знала в детстве, выстраивала по алфавиту географические названия, имена мальчиков, имена девочек, названия деревьев, животных. Сколько это заняло времени? Два часа или несколько минут? Не поймешь… Заняться устным счетом… что ж, почему бы и нет? Она стала повторять таблицу умножения.
На второй день опять пришла та же женщина, и все повторилось с той единственной разницей, что вместо фасоли в миске оказалась вареная картошка.
На третий день Катарине почудилось – или это слух у нее так обострился? – что ей удается расслышать какие-то звуки, доносящиеся сверху, из столовой: шаги, звон посуды, скрежет отодвигаемых стульев, но так неясно, что она так и не поняла, примерещилось ей это или нет.
На четвертый день она неудачно чиркнула спичкой, и та погасла, не успев загореться. Катарина была просто в отчаянии. И в этот же самый день тюремщица, уже выходя из карцера, обернулась в дверях и спросила:
– Ваша фамилия – Пансек?
– Да, – сказала Катарина.
Женщина секунду-другую стояла, безмолвная и неподвижная, потом ушла.
На пятый день у Катарины разболелось горло и начался сильный кашель. Она заметила, что ей все труднее становится вести счет дням. В голове все как-то путалось. Единственным, что позволяло ориентироваться во времени, было количество оставшихся спичек, поскольку она сжигала по одной в день и то и дело их пересчитывала. Три спички… Всего три… Еще три дня можно будет видеть Небо… А потом? Где найти сил, чтоб выстоять?
На шестой день женщина снова остановилась в дверях и продолжила фразу, оборванную накануне. Как будто с тех самых пор ни о чем другом не думала: