– Ты думаешь о Катарине Пансек? – шепотом спросил Бартоломео.
– Да, – призналась Милена.
– Жалеешь, что убежала?
– Да… нет… не знаю… А ты? Думаешь про того, кто сейчас сидит за тебя в карцере?
– Да. Тем более что это он доставил мне письмо от отца.
– Как его зовут?
– Василь.
Они замолчали, придавленные грузом вины. Шофер закурил сигарету. По сторонам дороги ничего нельзя было разглядеть, только мелькали, выступая из мрака и мороси, оцепенелые деревья.
– Смотри, до чего автобус старый, – заговорила Милена, пощупав потрескавшуюся, почерневшую кожу сиденья, – а вдруг наши родители тоже в нем ехали, когда спасались бегством…
– Вполне возможно… Может, даже сидели на тех же местах, что и мы!
– Ты смеешься надо мной…
– Вовсе не смеюсь. Отец в своем письме не вдается в подробности. Просто упоминает, что, когда был в бегах, познакомился с твоей матерью.
– Он не пишет, что с ней потом сталось?
– Нет, – солгал Бартоломео, – не пишет.
– Может быть, им обоим удалось перевалить через горы. Может, они живы…
– Не знаю.
– Что он про нее пишет?
– Я же тебе раз десять рассказывал: что она изумительно пела… что люди преклонялись перед ней…
– Пела… преклонялись… это написано в прошедшем времени?
– Да… нет… не помню…
– Дай письмо, я сама посмотрю.
Бартоломео полез было в карман, потом нашел отговорку:
– Темно читать. Завтра покажу.
– Барт, он пишет про мою мать в прошедшем времени? – настаивала Милена.
После недолгого колебания он сказал:
– Да, в прошедшем. Но это, может, просто в том смысле, что они покинули страну. А то, про что он пишет, было до того, вот тебе и прошедшее время.
Дорога стала ровнее и уже не так петляла. Они уснули, прижавшись друг к другу. Милене снилась какая-то чушь: мамаша Зинзен привела в класс симфонический оркестр, но музыканты отказывались играть и по-приятельски болтали с восхищенными девочками. Танк с Мерлузихой, взобравшись по приставной лестнице, с искаженными от злобы лицами барабанили в окна, но никто не обращал на них внимания, кроме Зинзен, которая знаками объясняла им, что она тут бессильна…
Милена проснулась, как от толчка, и чуть не вскрикнула: два блеклых, почти бесцветных глаза смотрели на нее, маяча почти у самого ее лица. Она поняла, что во сне откинулась от Бартоломео и перекатилась лицом к проходу. Человек, сидевший на соседнем сиденье, ничуть не смутившись, продолжал на нее пялиться. Он был в крестьянской одежде, загрубелые потрескавшиеся руки расслабленно лежали на коленях, словно пользуясь случаем отдохнуть. У ног его стояла клетка с двумя толстыми серыми кроликами.
– Ева-Мария Бах… – невнятно пробормотал человек. Его плоское, немного дебильное лицо расплылось в блаженной улыбке.
– Извините, что? – пролепетала Милена.
– Ева-Мария Бах… это ты, да?
– Нет, я… Вы про кого говорите?
Тот не ответил, только удовлетворенно кивнул, словно Милена ответила утвердительно. Видя, что он по-прежнему не сводит с нее глаз, она отвернулась к Бартоломео. Тот спал, привалившись к окну. Милена подтолкнула его в бок:
– Барт, проснись, тут какой-то странный тип…
Юноша протер глаза, перегнулся через нее и окликнул пассажира:
– В чем дело, сударь?
Тот, по-прежнему сияя, поднял клетку и показал ему своих кроликов.
– Не обращай внимания, это просто деревенский дурачок, – шепнул Бартоломео на ухо Милене.
Они мило улыбнулись ему, покивали: да, очень хорошие кролики, вы можете ими гордиться.
Начинало светать, уже недалеко было до города. Местность расцвечивалась пятнами темной зелени. Иногда за поворотом мелькала ферма с выложенной шифером крышей. Вскоре автобус покатил по уходящей за горизонт прямой дороге, изрытой глубокими колеями. Шофер, и не думая их объезжать, прибавил газу. Автобус бешено рванул вперед. Плохо настроенный радиоприемник на предельной громкости изрыгал какую-то не поддающуюся восприятию музыку. От немилосердной тряски, да еще с таким аккомпанементом, пассажиры живо проснулись, повылезали из-под одеял и принялись собирать свои пожитки.
– Что, не любите музыку? – осклабился шофер.
– Вот именно что любим… – буркнула себе под нос Милена.
За несколько минут они домчали до окраины города и подкатили к автостанции. Шофер остановил автобус рядом с десятком других, выстроившихся в ряд вдоль длинного строения с облупленными стенами.
Автостанция казалась безлюдной. Холод пробирал до костей. Милена накинула капюшон.
– Смотри-ка, там не буфет? Может, выпьем на дорогу чего-нибудь горячего…
– Лучше нам поменьше показываться на людях, – засомневался Бартоломео.
В торце здания стеклянная дверь вела действительно в кафе или буфет, судя по изображению чашки и ложки над ней. Беглецы подошли поближе. Внутри трое мужчин у стойки, почти неразличимые в дыму своих сигарет, попивали вино. Должно быть, шоферы автобусов. Толстяк-хозяин лениво возил по полу шваброй. Успокоенные этой мирной картиной, Бартоломео и Милена вошли и уселись за столик у окна, выходящего на другую сторону. Отсюда видны были холмы предгорья, а за ними темная громада гор.
– Чего желаете? – спросил хозяин, тряся своими тремя подбородками.
– Два кофе, – сказал Бартоломео.
Они прихлебывали кофе маленькими глотками, грея руки о горячие кружки. Милена откинула капюшон, и пышные белокурые волосы рассыпались у нее по плечам. Один из мужчин, сидевших у стойки, обернулся, глянул на нее – и вдруг уставился во все глаза. За ним остальные двое. Они как-то нехорошо усмехались.
– Чего им надо, Барт? Уставились и смотрят…
– Привыкай, – пошутил юноша. – Кто ж откажет себе в таком удовольствии!
В другой ситуации Милена оценила бы комплимент, но сейчас ей было слишком не по себе.
– Брось, это не то. Мне кажется, у них какой-то другой интерес.
Теперь мужчины у стойки тихо переговаривались, продолжая беззастенчиво разглядывать девушку.
– Ладно, пошли, – решил Бартоломео, – мне это тоже здорово не нравится.
Милена поскорей допила остатки кофе, самые сладкие на донышке, и оба встали, оставив на липкой клеенке немного денег из тех, что дала им с собой Марта.
– Всего хорошего, – вежливо попрощались они, оглянувшись в дверях.
– И вам того же, – буркнул один из сидевших у стойки.
Бартоломео уже закрывал за собой дверь, когда тот хрипло крикнул вдогонку под сальный хохот своих приятелей: