– И что? – подняла одну бровь Рюмкина. – Пусть ждет. Как все.
Акула повернула голову:
– Не хамите, девочка, мне положено.
Ох, зря она так сказала…
– Кем? – взвилась Ира. – Кто тебе чего наложил, того уже нет! Власть переменилась! Думаешь, я не помню, как ты меня гнобила, а?
Акула попятилась к двери, что было ее второй ошибкой. Толпа, состоящая в основном из баб, почуяла страх вдовы и налетела на нее с воплями – каждая хотела отомстить за свои унижения.
– Сколько ты нам гадила! – кричала Рюмкина.
– Девок шпыняла, – вторила ей Катя Сахова, – если в красивом платье на работу приходили – кранты.
– Кислород людям перекрывала!
– Розу Малову вспомните! Ее вообще с чердака сбросили!
– А Рогова где? Ася куда подевалась?
– Василий Тюкин диссер не защитил, а потом его работу Матвей под своим именем опубликовал!
– Ректор со студентками спал.
– Акула себе лучшие шмотки из посылок с гуманитарной помощью забирала! Помните, из Германии в институт прислали… ну и где те вещи?
Испугавшись, что начнется драка, Захаркина убежала из лавки. А на следующий день в том же магазине она узнала новость: Акула съехала из Евстигнеевки. Заперла дом и была такова.
Шли годы, Колоскова не появлялась, особняк стоял закрытым. А в самой деревне произошли кардинальные перемены. Жители распродали свои участки, кооператив «Стриж» распался, вместо скромных деревянных избушек начали появляться каменные коттеджи, и вернулась Акула. Только теперь она была тихой, милой, пожилой дамой, бабушкой маленького мальчика со странным для россиянина именем Андре. Никакого хамства или величия в Акуле не осталось. Чаще всего ее видели с коляской на опушке леса – мальчик спал, пожилая женщина сидела на скамеечке с книгой в руке. Очевидно, она была замечательная мать, хорошая свекровь и любящая бабушка, потому что еще в мае привозила малыша на свежий воздух и жила с ним в Евстигнеевке до ноября. На зиму Колоскова возвращалась в Москву. Сын с невесткой непременно прикатывали на выходные, частенько молодые привозили гостей. Похоже, у вдовы была отличная семья. А вот Людмила обитала в одиночестве.
Затем внучок Акулы подрос, дача опять опустела. Но пару лет назад ее отремонтировали, и Колоскова поселилась там постоянно.
В деревне практически не осталось прежних жителей, поэтому Жозю и Дану начали воспринимать как мать с дочерью. Но Людмила знала правду: они свекровь и невестка.
– Наверное, сын у нее умер, – с оттенком злорадства говорила сейчас пожилая дама. – А уж куда подевался внук, не знаю, он здесь не бывает. Вот какой, употребляя модное словечко, ребрендинг случился. Из Цариц – в бабки! Имела все – теперь ничего, при невестке живет…
Я покосилась на рассказчицу, похоже, Захаркина завидует Жозе и поэтому необъективна. Та была женой всесильного начальника и пользовалась номенклатурными привилегиями. Ей приходилось держать дистанцию между собой и подчиненными мужа. Но в чем виновата жена ректора? Это Матвей Витальевич карал непослушных, поощрял доносчиков и продвигал по карьерной лестнице подхалимов. Не стоит забывать, какие были времена. Разве женщина могла спорить со своим супругом? Тем более Жозя, насколько я знаю, обожала Матвея Витальевича до беспамятства.
Каждый раз, когда я приходила в гости к Гарибальди, Жозя находила предлог, чтобы вспомнить о покойном муже. Могла, например, сказать мне:
– Вилка, ты бегаешь в легкой куртенке, а на дворе зима. Куда только смотрит твой муж! Вот Матвей Витальевич всегда следил, чтобы у меня была хорошая шуба. Впрочем, мой супруг был уникален! Подобных ему нет и не будет.
То, что профессор скончался много лет назад, не остудило чувства Жози. Она продолжала любить мужа, канонизировала его и, насколько я знаю, каждый день беседовала с его портретом, находящимся в бывшей супружеской спальне, где теперь Жозя жила одна.
Нет, в Людмиле говорит черная зависть. Бывшая преподавательница нашла для Матвея Витальевича и его жены очень мало белой краски. Но ведь это нечестно. Кто дал Захаркиной участок в Евстигнеевке? Небось Колосков похлопотал за сотрудницу. И говорить гадости про покойника нехитрое дело! Попробовала бы Захаркина сказать про него такое в начале восьмидесятых годов прошлого века! Но тогда Людмила сидела с прикушенным языком.
Я не один год знаю Жозю, она замечательная женщина. Ладно, сейчас задам основной вопрос дня:
– Скажите, Людмила, нынче в Евстигнеевке есть люди, злые на Колоскову?
– Я с местными не общаюсь! – Она гордо вскинула подбородок. – Если попросят траву от желудка, дам, а сплетни не слушаю. Здесь полно сумасшедших! Не так давно меня на лесной дороге чуть не задавил псих на «Запорожце». Представляете? В лесу есть колея, но я думала, что там давно не ездят. И вдруг – летит, мотор ревет! За рулем мужик в очках, с бородой. Вот недоумок! Чуть не сбил! Грязью обдал и не остановился, не извинился!
– А в прошлой жизни, ну еще во времена, когда Антонина имела власть, были люди, желавшие зла Колосковой?
– Конечно!
– Кто?
– Их очень много.
– Хоть парочку назовите!
– Допустим, мать Розы Маловой, – заявила Захаркина. – Ее после смерти дочери быстро уволили по статье, мол, опаздывала на работу. Но думаю, несчастная баба просто болтать ненужное начала, вот ее и убрали. Полагаю, любви к ректору она не испытывала. Ася Рогова тоже небось озлобилась, ей же диссертацию прикрыли. Это я припомнила лишь тех, о ком в нашей беседе речь шла. Если же всех перечислять, суток не хватит. Лену Каткову выгнали из института с волчьим билетом, Олег Рындин уволился со скандалом, Максим Финкин грязью облит, Иван Рыжков стажировку в Венгрии не получил, Вера Сергеевна Маслова от инфаркта прямо в кабинете Матвея скончалась – говорят, он ей выговор объявил, старушка и умерла. Куда ни ткни, везде обиженные. Матвей был суров, правил железной рукой, беспощадный человек. Вот птиц обожал – мог зарыдать над умершей канарейкой. Впрочем, ничего удивительного, садисты, как правило, сентиментальны!
– Кто-нибудь из названных вами людей живет в Евстигнеевке?
Захаркина призадумалась.