— Спас, спас, — сказал Матвей, улыбаясь. — Мне на третий день один хороший человек слил из «конторы», что брать нас не за что — ничего не нарыли. Ты мог бы сказать, но ты смолчал.
— А те, что в Латвии? — спросил Саша.
— А «контора» латвийская с нашей не общается. Лабусы вообще считают, что наша «контора» это все и устроила…
— А Яна?
— А что Яна? Ее вызывали в «контору», у нас там уже свои знакомые опера, ну, в каком смысле знакомые, — курируют нас. Она пришла, сказала, что ничего не знает. Они помыкались с ней — и отпустили. И вообще, по ходу, никого, кроме тебя, не взяли. Просто не за что было. Чисто мы сработали, пока рижскую акцию готовили. Ни одного прокола. Ты у них единственным шансом был… Удивляюсь, честно говоря, что тебя не угробили вообще, пытаючи. Ты как сам?
— Все зажило, как на собаке.
— Обычно говорят, «как на кошке».
— А на мне, как на собаке. И очень хочется сделать что-то дурное. Нет никаких предложений?
— Мы не можем здесь работать, — сказал Матвей. — Недавно меня вызывали… В общем, я был в Кремле.
— Ни фига себе, — удивился Саша. — В том самом?
— В том самом. Где президент сидит.
— Ты не у президента был, случайно?
— Нет. Не скажу, у кого. У очень большого человека. Он сказал: или вы заткнетесь, или Костенко получит пятнашку и вас начнут отстреливать. Он очень убедительно это сказал. Честно тебе признаюсь: если нас начнут отстреливать… ну, к этому нужно давно быть готовыми. И мы готовы. Хотя на рожон раньше времени не полезем. Но если Костенко посадят на пятнадцать лет, это — дрянь дело.
— А если его все равно посадят?
— Есть шанс, что не посадят. Подождем до суда.
— И… что?
— Мы будем работать не здесь. За границей будем работать. Мы, собственно, уже начали. И продолжим. Повод есть.
Матвей посмотрел на Сашу, легко, взглядом не давя, не спрашивая ничего.
— Я уже понял. Я готов, — ответи Саша.
— Оружие нужно, — сказал Матвей. — Сможете найти?
Саша пожал плечами:
— Постараемся.
— Как найдете — приезжай в Москву. Я дам тебе рекомендации: как и что. Все адреса. Где он живет. А дальше — сам. Только фотографии нужны твои. Как на паспорт. Есть? Дашь тогда сейчас…
Они вернулись домой, мама уже пришла, суетилась на кухне. Саша ничего не сказал ей, когда приехал из Москвы. Перестал ходить по квартире — как бывало раньше, — в шортах, без майки, чтоб мать не заметила шрамов на груди.
Но выбитый зуб и то, что он хромает, она заметила.
«Подрался», — сказал тогда Саша. Потом хвастался новым зубом — вставил.
«Каков клык, мам?» Смотрел на нее и думал: «Так много слез в твоих глазах. Сморгни, мама, это невыносимо».
Но так и не сказал ничего. И она смолчала, не спросила.
Саше даже показалось, что он угадал ее мысли. Мать думала: «Он не сделает ничего худого, он не может…»
А он может. И хочет.
— У тебя гости, — сказала она, улыбаясь. И улыбалась уже без испуга и скрытой неприязни, как раньше, встречая «союзников» дома, — а легко. Наверное, передумала много и поняла, что изменить уже ничего не сможет. Да и ребята были хорошие на вид, и Матвей, и Рогов. Поздоровались очень приветливо.
— Мам, мы бы поели что-нибудь, — сказал Саша.
— Пельмени будете?
— Будем-будем.
Пельменей мама положила штук по тридцать каждому, и еще небольшое ведерко салата заготовила, и сыра нарезала щедро.
Искоса посматривая, расставила тарелки и вышла.
Матвей рассказывал забавные истории о «союзниках». Откуда-то недавно нагрянул Веня, невесть где пропадавший. В ту же ночь поучаствовал в ночной «атаке» на латвийское посольство — когда стены этого здания забросали бутылками с краской, выведя на фасаде черную надпись: «За наших стариков — уши отрежем!»
Веню гоняла милиция по дворам, но так и не поймала — он умудрился зарыться в мусорном контейнере. Веня утверждал потом, что в контейнере были только большие целлофановые мешки и никаких осклизлых объедков, но ему не поверили. Самое интересное, что у милиции мелькнула мысль — может, он здесь, в помойке, потыкали немного резиновыми палками, но рыться побрезговали.
Зато вчера Веня попался сам: как написали в желтых газетах, «эсэсовец» совершил нападение на Санта-Клауса.
Дело в том, что в Москве в нескольких местах второпях расставили снежные изваяния Санта-Клауса. И одно из них Веня, находившийся в состоянии алкогольного опьянения, разбил лопатой — из ненависти к буржуазному, по его мнению, празднику «Новый год» и к его обильно бородатому вестнику.
В Питере пацаны-«союзники» насадили прямо на шпиль здания администрации чучело президента, что, собственно, и послужило поводом для вызова Матвея в Кремль, а в Рязани вывели на митинг стадо баранов, голов в тринадцать, с табличками, на которых значилось название главной президентской партии. Баранов пытались изъять как вещественное доказательство, но «союзники» отдали только таблички…
Саша искренне смеялся умелым рассказам Матвея, но в то же время затылком, что ли, или позвонком каким-то чувствовал легкий ноющий холодок — от того, что он пообещал сделать и что сделает обязательно.
Отвлекся, когда вдруг понял, что мама сделала в своей комнате телевизор потише — ее явно интересовало, что они здесь так смеются.
Когда провожал ребят, они «вписались» в пустую квартиру одного из местных «союзников», а на другое утро уезжали дальше, по Руси, — мама вышла в прихожую. Попрощалась с Матвеем и Лешей, внимательно вглядываясь в их лица.
— Ну, что, мам? — спросил Саша нарочито бодро, закрыв дверь. Глянул в зеркало, ощерился, так и не привыкнув пока к своему новому зубу.
Она покачала головой и ничего не ответила.
Саша, влекомый чем-то, прошел за ней на кухню — пацаны сами помыли за собой тарелки, и матери пришлось лишь смахнуть крошки со стола да чайник включить.
— Саш, может что-то случиться? — спросила она, с ударением на последнем слове.
И вопрос ее касался не того, чему они смеялись только что на кухне, а чего-то иного, матерью смутно понимаемого.
— Ну что, мам, может случиться? Ну, явятся как-нибудь товарищи в форме, будут тут рыться в моих вещах. Просто для профилактики.
— Стыдно ведь, Саш.
— За нас стыдно? — удивился Саша. — Стыдно за них. Придут взрослые мужики с пистолетами на боку. Будут газеты ворошить мои, в столе лазить. За них стыдно, за них.
— Ну что мне до них…
— А до кого тебе «что»?
— До тебя.
— Мама, ну они же твари, ты же сама это видишь. Все они.