«Сотрудники охраны президента немедленно изъяли все пленки у фото- и телекорреспондентов, но нам чудом удалось сохранить отснятый материал, — докладывал ведущий. — Наши источники в партии «Союз созидающих» утверждают, что Яна Шаронова в последнее время занимала одно из руководящих мест в партии. Именно ей приписывают организацию захвата смотровой башни в центре Риги с требованием отпустить из латышских тюрем ветеранов Великой Отечественной войны. Однако за недостатком улик Шаронова по-прежнему оставалась на свободе».
Следом пошел репортаж о самых громких акциях «союзников» за последние годы: разгром в центре Москвы, министры в майонезе и с кремовыми тортами, одетыми на тяжелые головы, чучело губернатора на шпиле…
«А вот последняя новость из провинции», — сообщил довольно ведущий. И тут пацаны увидели вчерашний «Макдоналдс», будто переживший жестокий ураган. Не в силах сдержаться, Веня и Олег захохотали, и даже Позик улыбнулся.
Следом за «Макдоналдсом» мелькнула дверь с надписью «лохи», фасад со словом «мрази», увенчанным восклицательным знаком, и вид офиса изнутри — выгоревшие стены, черные батареи и груды оплавленного хлама — предположительно, это были компьютеры.
Ведущий комментировал видеоряд.
— Пришел капец, — сказал Саша негромко, он один не улыбался все это время. — Президента нам не простят.
— Да ладно, ничего не будет, — махнул рукой Веня. В ту же секунду задребезжал, подрагивая белыми боками, старый телефон. Все переглянулись.
Олег взял трубку.
— Тебя, Саш, — сказал.
Звонил местный «союзник» — Шаман.
— Сань, твоя мать тебя разыскивает.
— Шаман, ты откуда звонишь? — прервал его Саша.
— Да нормально все, не из дома. Мать тебя разыскивает, плачет.
— Чего случилось?
— Говорит, приходили опера, искали тебя. Всю квартиру перетрясли твою. Толкнули ее, говорит.
— Что значит «толкнули»?
— Не знаю, что значит. Она говорит — «толкнули». Она не пускала их. Дверь вроде выбили. Я не понял. Она плачет, говорю.
— Ладно, все понял, плачет.
Только положил трубку, снова звонок. Олег взял трубку. Молча выслушал и положил.
— У меня менты были, — сказал.
— Тебе из дома звонили? — спросил Саша. Если звонили из дома, — значит, скоро придут сюда, понимал он.
— Да там нормально все. Я бабку свою научил. Если придут милиционеры, сказал ей, позвони и скажи: «Оля, я приготовила рагу! Приходи в гости!» Она так и сказала. Не могла никак запомнить, я ей на бумажке написал, приклеил над кроватью.
Олег засмеялся довольно. Саша смотрел на него внимательно, раздумывая. Ладно, решил, здесь пока останемся. Надо бы к матери сходить только.
Толкнули ее. Я вам, бляди, толкну.
Рожи умыли, позавтракали кое-как, чайку выпили. Видя глаза Вени, бегающие по вчерашней, опустошенной безвозвратно посуде из-под портвейна.
Саша велел:
— На улицу не ходить никому.
— Так сигарет нет, — сказал Веня весело.
— Вон Верочка сходит, — девочка его как раз на кухню зашла, улыбаясь как-то по-новому.
«Теперь все знают, что Саша — мой парень», — так сам Саша расшифровал ее настроение.
«Хотя, черт ее знает…» — осекся спустя минуту.
— Ты куда? — спросила Верочка.
— Приду скоро.
— Сань, так и денег нет, — улыбался Веня.
Саша дал Вере красивую, хрусткую купюру. Веня издал радостный клик.
* * *
Он шел по городу, чувствуя, что улицы и площади ненавидят его. Как будто Сашу пытаются выдавить из этих скучных и обидчивых пространств. И злой, ощеривающейся энергии, пульсирующей внутри, уже не хватало Саше, чтобы противостоять. Город был слишком велик.
«Суд судом, век веком», — повторял упрямо Саша, До конца не понимая и не пытаясь понять, что значат эти слова.
«Я все смогу», — говорил он, касаясь гильзы в кармане. Она холодила пальцы, ее никогда нельзя было нагреть.
Он не стал подходить к своему дому, а зашел в соседнюю пятиэтажку, поднялся к чердачной двери, но на ней висел огромный замок. В соседнем подъезде было то же самое. В третьем — повезло. Замок оказался сломанным, — ржавую дужку нужно было только раскрыть. Дверь, шипя по полу, поддалась. Из черного нутра пахнуло сырым камнем, затхлостью.
Щелкая зажигалкой и все равно ни черта не видя, едва ноги не поломав, нашел ход на крышу, рукоятка люка была просто перекручена проволокой. Вылез на белый свет, прошел почти до края крыши. Сидел на корточках, разглядывал двор, окна своей квартиры, редких прохожих…
Долго искать не пришлось — в дальнем конце двора стояла черная «Волга», со свежими следами недавней парковки, без снега на крыше. Антенна качалась на ветру. Никогда этой машины не было здесь, помнил Саша.
Спустился вниз, прыгая через ступени, — будто на свидание торопился. В городе был всего один переговорный пункт, туда Саша и направился. Дома никто трубку не брал.
Вышел на смурную, темную, несмотря на утро, улицу. Снег был жесткий и настырный, а Саша без шапки.
Мгновенье посомневавшись, пошел в центр города — «за шапкой», оправдал себя.
Быстро добрался на маршрутке, прошмыгнул во вчерашний дворик, шапка так и висела на сучке, только в снегу и холодная, нежилая. Забрал ее, одел, проледеневшую, грел головой.
У «Макдоналдса» все прибрали и уже вставляли новые окна. К сгоревшему офису не пошел — издалека приметил, что люди там суетятся. И камеры вроде стоят. Местные журналисты собрались, должно быть. Проснулись…
Уселся в вальяжный, но усталый троллейбус, проехал полный круг, наблюдая, как набирается полный, битком, салон, и как, к концу маршрута, становится пустынно, и кондуктор, шумная и полная баба, целый час неумолимо буровившая сгусток пассажиров, вдруг вздыхает и становится неожиданно одинокой, и бесцветные глаза ее блуждают тоскливо.
— Ты чего? — спросила кондуктор у Саши на конечной.
— Я остановку свою пропустил, можно, я обратно проеду?
— Мы стоять будем десять минут, — ответили ему недовольно. — И за билет придется еще раз заплатить.
— Я заплачу, — ответил.
Думал о маме и о Яне. Они сменялись в голове, и обеих их было жалко нестерпимо, и обе казались родными настолько, что умереть за них хотелось немедленно.
«Зубы выбили Яне, а…» — Саша вспоминал ее быстрый рот, и губы, и влажный язык, и так часто меняющие настроение глаза.
И сразу после этого думал о матери, и в этой смене не было ни пошлости, ни подлости.
«Маму мою кто смеет обидеть? Мать мою кто?» — думал, глядя перед собой, в пластмассовую стенку с нелепым календарем — а за стенкой сидел и курил водитель, Саша чувствовал вкус дыма и сам хотел курить.