Подумав еще немного, госпожа де Дино извинилась перед своей гостьей и вышла. Но ненадолго. Вновь герцогиня появилась уже в сопровождении принца Талейрана, и Гортензия едва успела подняться и сделать реверанс.
– Полно, сударыня, полно, лучше присядьте. Госпожа де Дино говорит, вы рассказали ей что-то важное?
– Настолько важное, монсеньор, что я даже начинаю бояться, как бы люди не отказались поверить мне.
– Дело не в этом. Опасаться нужно только того, что король откажется выслушать вас. Ваше обвинение может оказаться голословным. У вас потребуют доказательств.
– Они у меня есть.
Вынув из ридикюля лист из эскизного блокнота Делакруа, Гортензия протянула его принцу. Тот прочитал и небрежно бросил на стол. А сам уперся о стол локтями.
– Посмертное признание, да? Все несчастье в том, что оно не имеет юридической силы. Надо, чтобы была разборчивая подпись его самого и двоих свидетелей.
– У меня есть один свидетель.
– Знаю, молодой Делакруа. И все-таки шансы у вас невелики. Одного свидетеля недостаточно. Кроме того, у принца сильные позиции при дворе.
– У него уже были сильные позиции при прежнем короле. Не кажется ли вам, монсеньор, что одно с другим как-то не вяжется?
Она сказала и сама ужаснулась тому, что говорит, и от этого густо покраснела. Ведь и сам Талейран во времена правления Карла X занимал пост главного камергера, а теперь тем не менее является первым советником короля французов. Он заметил, как взволновалась гостья, и впервые за все время их беседы улыбнулся.
– Политические игры, графиня, порой преподносят сюрпризы. Но у Сан-Северо вообще особый случай: его семья состоит в родстве, правда, отдаленном, с неаполитанскими Бурбонами, а к этому семейству принадлежит нынешняя королева Мария-Амелия. Кроме того…
Он вдруг умолк. Выцветшие глаза уставились на лицо Гортензии, ища ее взгляда, он пристально, в упор смотрел на нее, а сам, как бы небрежно, постукивал по носку ботинка своей тростью с золотым набалдашником. Но когда он заговорил, то так старательно выделял каждое слово, словно хотел, чтобы его непременно поняли:
– Кроме того, банк Гранье де Берни, как, кстати, и банк Лафит, немало способствовал своими средствами поддержанию июльской победы. А говоря «банк Гранье»…
– …мы говорим Сан-Северо? Не хочет ли ваше высочество этим подчеркнуть, что убийца останется безнаказанным? Что, взывая к справедливости, мой голос будет подобен гласу вопиющего в пустыне?
– Увы, это, по-видимому, так. Имеющий уши – не услышит, имеющий глаза – не увидит. Ваш враг, дитя мое, гораздо могущественнее вас. Будете нападать в открытую – вас раздавят. Во всяком случае, я не стану просить Его Величество об аудиенции, которая может стать вашей погибелью.
От огорчения и гнева Гортензии даже изменила вся ее благовоспитанность, и глаза наполнились слезами.
– Этот человек убил моих родителей, завладел моим состоянием, пытался покончить со мной, а я должна спокойно принять все это? Что же у нас за новая власть, если она не способна даже восстановить простую справедливость?
– Власть, сударыня, еще недостаточно окрепла и, возможно, так и не окрепнет никогда. Уже теперь королю Луи-Филиппу не счесть врагов, это и побежденные, но не покоренные ультрароялисты, и недовольные бонапартисты, и республиканцы, разъяренные тем, что проливали свою кровь ради новой монархии. Добавьте сюда еще тех, кто всегда будет видеть в нем лишь сына цареубийцы. И если аудиенции мне для вас не добиться, позвольте хоть дать совет: вы молоды… так научитесь ждать! Терпение… терпение, умеющее молчать, вдали от глаз и ушей кует сильнейшее оружие. Я советовал вам не нападать в открытую. Но это не означает, что нельзя нападать вообще… нападать можно, но… по-другому.
– Дядюшка! – вмешалась взволнованная госпожа де Дино. – На что вы толкаете это дитя? Не имеете же вы в виду, что она должна подстеречь Сан-Северо на темной улице, чтобы вонзить ему в сердце кинжал?
– Вы, сударыни, слишком начитались романов, да и в театры на бульваре Преступлений часто ходите, – рассмеялся Талейран. – Коль скоро госпожа де Лозарг, как я ей советую, наберется терпения, возможно, в будущем ей легче будет действовать обходным путем. Если бы, например, какой-нибудь знающий финансист обнаружил… ну, какие-то небрежности… или ошибки в деятельности этого человека, возможно, это помогло бы со временем уронить его престиж в глазах короля. Но, повторяю вам, сейчас еще слишком рано. Слишком! Целую руки, графиня…
Беседа была окончена. Направляясь в обществе герцогини к парадной лестнице, Гортензия боролась с желанием закричать, заплакать, разбить что-нибудь в этом слишком тихом доме, нарушить давящую тишину. Ждать, опять ждать?! Но чего? Пока ловкий пройдоха сделает ложный шаг? Ждать, что с ним что-нибудь случится, ждать, пока он умрет от случайного сквозняка? Ну почему эти люди не хотят понять, что у нее нет на это времени, что просто-напросто она ждать больше не хочет?
Гортензия уже села в экипаж, обычный наемный кабриолет – она решила не брать слишком бросающийся в глаза выезд Фелисии, – когда на другой стороне двора она вдруг увидела роскошную карету: ландо, словно покрытое китайским лаком; на его дверцах дерзко красовались гербы ее врага. Должно быть, принц Сан-Северо ожидал Талейрана, пока тот находился в покоях племянницы.
Ее захлестнуло волной отвращения, да такой, что пришлось ухватиться за ручки кабриолета, чтобы справиться с подступившей тошнотой. Сердце стучало, как молот. Руки словно заледенели, и ей показалось, что она вот-вот упадет в обморок. Но мозг работал ясно и четко, и, когда отступила тошнота, в сознании осталась лишь одна простая мысль: если нельзя добиться справедливости, нужно убить Сан-Северо, и не позже, чем сегодня же вечером!
Вернувшись к себе, Гортензия стала тщательно готовиться. Внизу Фелисия принимала вдову Вобюэн и еще кое-кого из бывших завсегдатаев ее салона, сгоравших от желания поделиться впечатлениями, рассказать, как они прожили эти так называемые «три славных дня». Они так громко щебетали в гостиной, что через открытое окно доносился шум их голосов.
Однако никакого желания присоединиться к ним у Гортензии не было. Сегодня вечером она поставит на кон свою безопасность против его жизни, ведь она знала, что с нею будет, если Сан-Северо удастся одержать верх. Она собиралась броситься прямо в волчью пасть. Пасть волка, к несчастью, непохожего на Светлячка, верного друга Жана, Князя Ночи.
Гортензия села к секретеру, взяла лист бумаги, очинила перо и стала писать завещание, в котором постаралась изложить причины своего поступка. Надо будет подписать его у Фелисии и Ливии. Гортензия писала, что в случае смерти просит похоронить ее в Лозарге, чтобы душе ее было недалеко лететь до Жана.
Второе письмо было адресовано ему, и впервые за этот страшный день она испытала нежность. В письме к любимому выплеснулись все чувства, согревавшие ее сердце, в нем была и страсть, которой, быть может, ей уж не суждено его одарить. Однако нежность нисколько не поколебала ее решимости. Жан, она это знала, на ее месте поступил бы точно так же. Он должен понять и простить ее за то, что в одиночку, не призвав на помощь его, бросилась навстречу опасности.