– Доктор Бремон скажет вам лучше, чем я, барышня, то есть, я хочу сказать, госпожа графиня. Да только не знаю, правильно ли он определил. В тот проклятый день, когда она в последний раз ездила в Лозарг, госпожа, вернувшись, прямо слегла. А после стало еще хуже! Я потом расскажу вам, – шепнула она, видя, что Дофина начала приходить в себя.
Гортензия осторожно уложила на подушки ее хрупкое тело и поправила покрывало.
– Пусть она немного отдохнет, а я пойду разберу вещи, – сказала она вполголоса.
Дофина, силясь улыбнуться, повернулась к ней лицом и в знак одобрения дважды моргнула. Гортензия вышла из гостиной и стала медленно подниматься по лестнице наверх. Внизу, в гостиной, аромат роз, любимый аромат госпожи де Комбер, вытеснил ужасные запахи болезни и лекарств, но тут, наверху, на лестнице резного каштана, он чувствовался сильнее, чем в саду, он был таким живым, этот запах, что Гортензия, не в силах идти дальше, присела на ступеньку и заплакала. Там-то и застала ее Клеманс и сейчас же встревожилась.
– Это все запах, – оправдывалась Гортензия. – Здесь кажется, что Дофина все такая же, как раньше, что вот-вот она появится сама, шурша шелковым платьем и благоухая ароматом этих роз.
Не споря, Клеманс просто села с ней рядом.
– Вы ее очень любили, правда?
– Я и сейчас ее люблю, Клеманс. И ведь она еще здесь…
– О, совсем ненадолго! – У верной служанки вырвалось сдавленное рыдание, она хрипло сказала что-то, но от сдерживаемых слез вышло похоже на рычание. – И все это из-за маркиза! Из-за него она заболела! Это он убивает ее. С той самой ужасной ночи… Если бы не Волчий Жан, он, я думаю, убил бы ее на месте.
И Клеманс рассказала, как в середине июня в ненастную ночь ее разбудили хлопанье дверей в гостиной и сдавленные крики.
– Госпожа Дофина взяла привычку ночевать в гостиной. Ей неохота было подниматься к себе в спальню. Внизу ей и кровать поставили. Она говорила, что так лучше и, когда не спится, можно смотреть в сад. В ту ночь я, как услышала, тут же поднялась и, как была, в одной рубашке и нижней юбке, побежала в гостиную. Там никого не было, но в саду…
Ей потребовалось перевести дух, прежде чем начать рассказ о том кошмаре, что она там увидела. Под проливным дождем маркиз де Лозарг, вытащив Дофину из постели на улицу, хлестал ее кнутом. Клеманс слышала, как он ругался: «Это ты, шлюха, ты отдала ему ребенка…»
– А где был Франсуа?
– Поехал в Пьерфор к какому-то своему двоюродному брату, у них еще на двоих один участок земли. Да видно, тот проклятый прознал! Когда я это увидела, сами понимаете, бросилась туда, но меня опередил Волчий Жан. Я увидела, как он спрыгнул со стены, где розы, наскочил на маркиза, как ураган в августе, вырвал у него кнут и стукнул кулаком. Маркиз так и перевернулся вверх тормашками! Но он пришел не один, проклятый! Там был еще Жером, этот злыдень, а у него ружье. Хорошо еще выстрелить не успел. Волчий Жан свистнул так протяжно, и вдруг, откуда ни возьмись, выскочил рыжий волк. И набросился на Жерома, да только не загрыз. Волчий Жан подобрал ружье, а Жерому велел забирать своего хозяина и убираться восвояси. Тот, ясное дело, не стал упираться, и они ушли. Я слышала, как отъезжал их экипаж, они оставили его на дороге. А Жан отнес нашу бедную хозяйку в дом. На нее просто больно было смотреть! И не только из-за кнута: маркиз, к счастью, не успел сильно отхлестать ее, но она вся вымокла с головы до ног и дрожала от холода и страха. Мы ухаживали за ней, отнесли наверх, в спальню. На следующий день Волчий Жан пошел за доктором Бремоном, а потом до самого приезда Франсуа ночевал в гостиной.
– А что сказал доктор Бремон, когда узнал о произошедшем?
Клеманс передернула плечами.
– Что он скажет такой простой девушке, как я? Сказал, как лучше ухаживать за хозяйкой, вот и все. Наверное, Волчьему Жану он сказал больше, да и вам расскажет, когда приедет завтра утром.
Но он так толком ничего и не сказал. Мадемуазель де Комбер ночью спала плохо, и явившийся наутро доктор Бремон искренне обрадовался, увидев в доме Гортензию, хотя почему-то избегал оставаться с ней наедине.
– Мне еще нужно посетить нескольких больных, – сказал он ей после осмотра, – а вечером приду снова. Может быть, вызвать пока комберского каноника?
– Франсуа Деве как раз поехал за ним, – сказала Клеманс. – Он скоро будет здесь.
– Ей что, действительно так плохо? – спросила Гортензия. – Значит, я приехала к умирающей?
– Мое милое дитя, что я могу для нее сделать? – вздохнул доктор. – А вот ваше присутствие обязательно принесет пользу. Она уже ведет себя гораздо спокойнее. А вы, значит, решили вернуться к нам?
– Доктор, мой сын в Лозарге. Я хочу забрать его.
Лицо врача потемнело.
– Будьте осторожны! У маркиза де Лозарга нелегко отобрать то, что, как он считает, ему принадлежит. Мы все: моя жена и дочери – вас очень любим… Не ввязывайтесь в столь неравную борьбу.
Он уже надел шляпу и направился к экипажу. Гортензия выбежала за ним.
– Прошу вас, доктор Бремон, еще одно только слово… Почему не подали на него в суд за то, что он сделал с мадемуазель де Комбер? Он ведь просто-напросто убил ее.
– А вы думаете, я не знаю? Конечно, он убил ее, но ведь я не был свидетелем. Свидетели тут только бедняжка Клеманс, а чего стоит ее слово против слов знатного вельможи, да Жан, Волчий…
– Почему бы не назвать его именем, на которое он имеет право, оно ведь всем известно, хотя произносят его лишь шепотом: Жан де Лозарг?
– Он полностью того заслуживает, но ведь его же официально не признали. Да потом, вы и сами хорошо знаете Жана, он не придет в суд обвинять своего собственного отца. Этого никогда не будет!
– Но они ненавидят друг друга.
– Возможно, только у Жана, пусть даже от него отреклись, пусть прогнали и довели до нищеты, все равно у него слишком благородная душа. Никогда он не станет отцеубийцей. Так что ничего не поделаешь. Да она бы и сама не позволила.
– Дофина? Вы так думаете?
– Уверен. Недавно, когда я осматривал ее, из-под подушки выпал портретик. Миниатюра, но не такая уж крошечная, чтобы нельзя было узнать лицо. Вот ее главная болезнь, от которой уже не вылечиться, да и не хочет она лечиться. Дофина не может пережить, что в его жизни для нее уже нет места.
– Но ведь она такая добрая, щедрая, ну просто очаровательная женщина. Как может она сожалеть о нем, о чудовище?
– Даже чудовище может быть не лишено обаяния. Вот в эти сети она навсегда и попалась. Идите лучше к ней, она зовет вас.
Входя в комнату с настенными коврами в голубых и светло-бежевых тонах, которые вышивала сама Дофина де Комбер, Гортензия поняла, что хозяйка дома больше не поднимется с постели. Никогда больше она не усядется за рабочий столик красного дерева у окна, никогда не закончит разложенную на нем вышивку. Под голубым стеганым одеялом едва проступало словно усохшее тело, а кожа на руках, лежащих сверху, уже приобрела восковой оттенок.