Кэл нахмурился. Если бы Либби так не гордилась удачным, по ее мнению, ответом, она бы наверняка заметила, как потемнели его глаза.

— Хочешь драться?

— Кто, я? — Либби улыбнулась и состроила невинную мину. — Калеб, ты ведь познакомился с моими родителями и знаешь, что я — пацифистка во втором поколении. А на ночь мне пели народные колыбельные песни.

Кэл вполголоса произнес бранное слово — Либби очень удивилась, так как думала, что в двадцать третьем веке употребляют совсем другие ругательства. Заинтригованная, она склонила голову набок.

— А, значит, у вас тоже отвечают так, когда в голову не приходит ничего путного или остроумного. Какое утешение сознавать, что некоторые традиции пережили века!

Кэл спустил ноги на пол и, не сводя глаз с Либби, медленно встал. К ней он не подошел — еще рано. Нужно вернуть самообладание, иначе он не выдержит и сделает что-нибудь недостойное. Странно, раньше он и не замечал, до чего она упрямая! И не видел у нее такого вызывающего взгляда.

А самое опасное заключается в том, что ее надменность не только злит, но и возбуждает.

— Ох, милашка, ты играешь с огнем! Считаю своим долгом предупредить: в моей семье пацифистов нет.

— Что ж… — Либби не спеша вынула из пакета очередное печенье. — Твои слова определенно вселили в меня страх. — Скатав упаковку, она швырнула ею в него, и он, механически стиснув пакет в кулаке, раскрошил его содержимое. — Не знаю, Хорнблауэр, почему ты так меня раздражаешь, но думать об этом сейчас некогда — у меня другие заботы. Так что, если хочешь, оставайся здесь и продолжай дуться, а я возвращаюсь домой и сажусь за работу.

Выйти за порог ей не удалось. Кэл схватил ее за руки и притиснул к стене. Позже Либби задастся вопросом: почему она всегда чутьем знала, что под его невинной внешностью скрывается необузданный, вспыльчивый нрав.

— Хочешь знать, что на меня нашло? — Его глаза так близко от ее лица, в них словно сверкают молнии. — Ты нарочно испытываешь мое терпение?

— Мне все равно, что на тебя нашло. — Она по-прежнему хорохорилась, хотя во рту у нее пересохло. Либби знала: ей всегда легче извиниться, чем продолжать спорить. Иногда она называла эту свою черту не пацифизмом, а трусостью. Она расправила плечи и сделала глубокий вдох. На этот раз она не уступит!

— Мне плевать, что на тебя нашло. Отпусти меня!

— Сейчас поймешь. — Он ухватил ее за волосы и запрокинул голову — ее шея оказалась совсем рядом с его лицом. — Думаешь, любовь бывает только мягкой и нежной?

— Я не дура. — Либби начала вырываться, но Кэл не отпускал. Она не испугалась — его вспышка больше раздосадовала ее.

— Да, ты не дура.

Либби не сводила с Кэла глаз; в них горела такая же ярость. Ему показалось, будто внутри него что-то лопнуло, последний обруч, который сдерживал сидящего внутри варвара.

— По-моему, сейчас самое время кое-чему тебя научить…

— Мне не нужно, чтобы ты чему-то меня учил.

— Хочешь сказать, теперь тебя будут учить другие?! — От ревности кровь ударила ему в голову. — Будь ты проклята! И будь прокляты они все и каждый из них в отдельности! Запомни только одно. Всякий раз, как до тебя дотронется другой мужчина… хоть завтра, хоть через десять лет… ты будешь жалеть, что с тобой не я. Сейчас я тебе покажу…

Не договорив, он швырнул ее на койку.

Глава 11

Либби вырывалась и сопротивлялась. Как бы сильно ее ни тянуло к Кэлу, ей не хотелось сдаваться. Койка угрожающе скрипела; успокаивающая и соблазнительная музыка стихла. Он буквально срывал с нее одежду — грубо и безжалостно.

Она молчала. Ей и в голову не приходило просить о пощаде или плакать, хотя слезы наверняка отрезвили бы его. Нет, Либби отчаянно боролась, пытаясь вырваться из безжалостных рук, а тело готово было предать ее, уступить, подчиниться.

В те секунды она его ненавидела. Сообразив, во что превратилась ее любовь, она едва не сдалась. Если сейчас он добьется своего, сломит ее, тогда то, что происходит сейчас, заслонит все хорошие воспоминания. Тогда она будет вспоминать его только таким — с искаженным от ярости лицом. Почему он так набросился на нее? Либби боролась не только за себя, но и за него тоже.

Кэл, хорошо изучив ее, знал каждый изгиб, каждую впадину ее тела, и теперь в приступе своеволия сжал оба ее запястья и закинул ей руки над головой. Он грубо ласкал ее свободной рукой, добираясь до самых потайных местечек. Либби невольно застонала, накрытая волной нежеланного, но неизбежного удовольствия. Она напряглась, как натянутая струна. Выгнулась, словно лук, готовый выстрелить.

Он почувствовал ее дрожь, услышал ее сдавленный вскрик. И его охватило раскаяние. Он не имел права пользоваться любовью как оружием! Он хотел наказать ее за то, над чем она не властна. И наказал. Правда, себя он наказал едва ли не больше. К сожалению, до него это дошло слишком поздно.

— Либби!

Она лишь покачала головой, не открывая зажмуренных глаз. Кэл впал в ступор. Он перевернулся на спину и уставился в потолок.

— Мне нет прощения… Я сам не прощу себя за то, что с тобой сделал.

Либби с трудом проглотила ком в горле. Ей стало легче; теперь можно восстановить дыхание и открыть глаза.

— Может, и так, но на все есть своя причина. Я жду объяснений.

Кэл долго не отвечал. Они лежали рядом, почти не касаясь друг друга. Он мог бы назвать ей тысячу причин — недосып, переутомление, беспокойство за то, как пройдет полет. Все они окажутся точными… в некотором роде. Но тогда он не скажет ей всей правды, не будет с ней до конца честен. А честность имеет огромное значение для Либби.

Наконец Кэл заговорил:

— Ты мне небезразлична… Нелегко смириться с тем, что я тебя больше не увижу. Я понимаю, что каждый из нас должен идти дальше своей дорогой. Каждый из нас будет жить в своем мире. Может, так оно и должно быть, но мне не нравится, что ты слишком легко относишься к этой мысли.

— Нет.

Кэл понимал, что ведет себя как эгоист, но испытал огромное облегчение, услышав ответ Либби. Он накрыл ее руку своей рукой.

— Я ревную.

— К чему? К кому?

— К мужчинам, которых ты встретишь, к мужчинам, которых ты полюбишь после меня. К мужчинам, которые полюбят тебя.

— Но…

— Погоди, ничего не говори. Давай сначала я все объясню. Умом я понимаю, что, скорее всего, не прав, но ничего не могу с собой поделать. Это инстинкт, Либби, а своим инстинктам я привык доверять. Всякий раз, как я представляю, что к тебе прикасается другой — так же, как я прикасался к тебе, — и видит тебя так же, как видел я, я схожу с ума.

— Так вот почему ты на меня злишься! — Она повернулась к нему и стала разглядывать его профиль. — Ты злишься из-за моих будущих романов?