И тем не менее… Сирина начинала понимать, что жизнь без него вообще не была бы жизнью.
— Сирина.
Повернувшись, она увидела мать, стоящую в дверях.
— Я почти закончила. — Сирина снова взялась за тряпку. — Просто я немного замечталась.
Фиона закрыла за собой дверь:
— Сядь, Сирина.
Таким тихим, но озабоченным голосом Фиона говорила редко. Обычно это означало, что она обеспокоена или расстроена. Направляясь к стулу, Сирина думала о том, чем она могла огорчить маму. Конечно, она носила бриджи во время поездок верхом, но Фиона обычно смотрела на это сквозь пальцы. Она порвала юбку нового серого платья, но Гвен зашила ее так, что дефект стал почти незаметным.
Сирина села, не выпуская из пальцев тряпку.
— Я что-то сделала не так?
— Ты обеспокоена, — начала Фиона. — Я думала, это из-за того, что Бригем уехал и ты по нему скучаешь. Но он уже несколько недель как вернулся, а ты все такая же.
Пальцы Сирины нервно теребили тряпку.
— Я не обеспокоена. Просто я думаю о том, что произойдет после прибытия принца.
Это правда, думала Фиона, но не вся правда.
— У тебя было время поговорить со мной, Сирина.
— Я не знаю, что сказать.
Фиона мягко положила ладонь на ее руку:
— Что творится в твоем сердце?
— Я люблю его. — Сирина соскользнула на пол и положила голову на колени матери. — Мама, я люблю его, и это причиняет ужасную боль.
— Знаю, дорогая. — Фиона гладила волосы дочери, ощущая боль в собственном сердце, которую понимает только мать. — Любовь к мужчине приносит великое горе и великую радость.
— Почему? — В голосе и глазах Сирины была страсть, когда она подняла голову. — Почему она должна приносить горе?
Фиона вздохнула, жалея, что на это нет простого ответа:
— Потому что, когда сердце раскрывается, оно чувствует все.
— Я не хотела любить его, — пробормотала Сирина. — Но теперь я не могу ничего с собой поделать.
— А он тебя любит?
— Да. — Она закрыла глаза, утешаемая знакомым запахом лаванды в складках материнской юбки. — Правда, я не думаю, что он тоже этого хотел.
— Ты знаешь, что он просил у отца твоей руки?
— Да.
— И что твой отец, после долгих размышлений, дал согласие?
Этого Сирина не знала. Она снова подняла голову, лицо ее заметно побледнело.
— Но я не могу выйти за него! Неужели ты не понимаешь? Не могу!
Фиона нахмурилась. Каков был источник страха, так явно написанного на ее лице?
— Нет, Рина, я не понимаю. Ты хорошо знаешь, что твой отец никогда бы не стал принуждать тебя выйти замуж за человека, которого ты не любишь. Но разве ты только что не сказала мне, что любишь Бригема и он любит тебя?
— Я люблю его слишком сильно, чтобы выходить за него и чтобы не делать этого. О, мама, я столько должна дать ему, что это пугает меня!
Фиона улыбнулась:
— Бедная моя овечка. Ты не первая и не последняя, которая испытывает эти страхи. Я понимаю, когда ты говоришь, что любишь его слишком сильно, чтобы не выходить за него замуж. Но как ты можешь любить его слишком сильно, чтобы выходить за него?
— Я не хочу быть леди Эшберн!
Фиона заморгала, удивленная горячностью, с которой были произнесены эти слова.
— Потому что он англичанин?
— Да… Нет, потому что я не хочу быть графиней.
— Это хорошая и почтенная семья.
— Дело в титуле, мама. Один его звук пугает меня. Леди Эшберн должна жить в Англии на широкую ногу. Она должна знать, как модно одеваться, как вести себя с достоинством, как устраивать шикарные обеды и смеяться над изысканными остротами.
— Никогда не думала, что увижу, как дикая кошка Иэна Мак-Грегора загнана в угол и хнычет.
Щеки Сирины густо покраснели.
— Я боюсь, и признаю это. — Она встала, сплетая пальцы. — Но я боюсь не только за себя. Я бы поехала в Англию и постаралась стать такой женой, которая нужна Бригему, такой леди Эшберн, которая может быть хозяйкой Эшберн-Мэнор, хотя ненавидела бы никогда не быть свободной, не иметь ни минуты, чтобы вздохнуть спокойно. Но дело не только в этом. — Она сделала паузу, ища нужные слова, чтобы мать поняла ее. — Если Бригем любит меня такой, какая я есть, будет ли он любить такую женщину, какой я должна быть, став его женой?
Некоторое время Фиона молчала. Девушка превратилась в женщину, с женским умом, женским сердцем и женскими страхами.
— Ты много думала об этом?
— Я уже несколько недель не думала ни о чем другом. Бригем своего добьется — в этом я уверена. Но я спрашиваю себя, не пожалеем ли мы оба об этом.
— Если он любит тебя ради тебя самой, то не захочет, чтобы ты притворялась кем-то еще, и не попросит тебя об этом.
— Я бы предпочла скорее потерять его, чем опозорить.
— Дочь, я могла бы сказать тебе, что ты не сделаешь ни того ни другого. — Фиона поднялась. — Но ты должна понять это сама. И я хочу сказать тебе кое-что еще. В кухне ходят сплетни. Я случайно подслушала разговор Паркинса и миссис Драммонд, работая возле кухонного окна в саду.
— Да, мама? — Сирина едва сдержала усмешку. Мысль о ее матери, подслушивающей разговор лакея и кухарки, была слишком нелепой.
— Кажется, тем утром, когда он покинул Лондон, Бригем дрался на дуэли с офицером правительственной армии по фамилии Стэндиш.
Краска сбежала с лица Сирины.
— Бригем? — Она вспомнила рану на его плече, которую он упорно отказывался обсуждать. — Стэндиш… — прошептала Сирина, представив себе офицера драгун, почти десять лет назад бьющего по лицу ее мать. — Боже мой, как это случилось? Почему?
— Я знаю только, что дуэль состоялась и Стэндиш мертв. Да простит меня Бог, но я этому рада. Человек, которого ты любишь, отомстил за мою честь, и я никогда этого не забуду.
— И я тоже, — пробормотала Сирина.
Этой ночью Сирина пришла к Бригему. Час был поздний, в доме стояла тишина. Открыв дверь комнаты, она увидела его при свете луны и свечи пишущим письмо. Воздух, проникавший сквозь открытое окно, был теплым и спокойным, поэтому он остался в одних бриджах, небрежно повесив рубашку на спинку стула.
Прошла лишь минута, прежде чем Бригем поднял взгляд и Сирина могла смотреть на него незамеченной. Но эта минута запечатлелась в ее памяти, как первый поцелуй.
Свет падал на его кожу, заставляя Сирину думать о мраморных статуях, которые описывал Колл после путешествия по Италии. Статуях богов и воинов. Волосы Бригема, густые и темные, были подхвачены тесьмой на затылке и слегка всклокочены, как будто он трепал их рукой. Глаза казались сосредоточенными и обеспокоенными.