При виде небольшого помещения в голову почему-то пришло странное слово «палата». Стены из светлого теплого дерева залиты мистическим светом десятков тонких белых свечей. Снаружи она уже видела три окна в виде полумесяца, значит, комната находится в самой верхней части дома, окна выходят на море и скалы.
В откинутый застекленный потолочный люк смотрят звезды, кругом стоят стулья, столы, тумбы, которым самое место в каком-нибудь средневековом замке. На них хрустальные шары, расчерченные серебряные зеркала, прозрачные стеклянные жезлы, кубки, инкрустированные сверкающими камнями.
Нельзя верить в магию. В груди каждого мага и чародея имеется потайной ящичек, в рукаве прячется туз червей. Но даже на пороге чувствуется пульсация воздуха, словно в нем бьются тысячи живых сердец.
Видно, в хорошо знакомом, казалось бы, мире есть нечто такое, что тебе никогда и не снилось.
Себастьян неподвижно сидит спиной к двери в самом центре серебряной пентаграммы, выложенной на полу. Несмотря на извечное любопытство, понятно, что вторгаться в его жизнь нельзя.
Не успела она отступить, как он заговорил:
— Не хотел тебя будить.
— Ты и не разбудил. — Мэл уцепилась за уцелевшую пуговицу на рубашке. — Это музыка разбудила. То есть я проснулась, услышала, пошла на звуки… — Она растерянно огляделась, не видя источника звуков.
— Они идут из ночи. — Он встал во весь рост в свечном свете, полностью обнаженный, и она вспыхнула, хоть никогда не была чрезмерно стыдливой.
— Правда, я любопытная, но никак не хотела мешать.
— Ты не помешала. — Видя ее нерешительность, он вздернул бровь, шагнул вперед, взял за руку, прижался губами к ладони. — Надо мозги прочистить. Рядом с тобой не получится. Другие мысли суть затемняют.
— Наверное, мне лучше вернуться домой.
— Нет. — Поцелуй вышел легким и сладким.
— Знаешь… — Она чуть отстранилась, не зная, куда девать руки. — Я не привыкла…
Совсем юная, хрупкая в его рубашке, со спутанными во сне и в приступах любви волосами…
— Раз сделала для меня исключение, позволь сказать, что у тебя хорошо получилось.
— Не надо. — Губы все-таки улыбнулись. Хорошо. У обоих немыслимо хорошо получилось. — Никому это не повредило. Всегда сидишь на полу при свечах в голом виде?
— По настроению.
Чуть успокоившись, она пошла по комнате, разглядывая предметы, взяла в руки древнее зеркало, выпятила губы, подозрительно разглядывая бесценную вещицу.
— Волшебное?
Он наблюдал за ней с восторгом.
— Говорят, оно принадлежало Ниневе.
— Кому?
— Ах, Сазерленд, ты плохо образованна. Колдунья Нинева заставила влюбленного в нее Мерлина [4] лечь в волшебную пещеру под каменную плиту, откуда он уже не вышел.
— Да? — Мэл внимательно присмотрелась, признала раритет очень милым, отложила в сторону, глядя на шар из дымчатого кварца. — Зачем тебе все это?
— Для удовольствия.
Он видит без всяких зеркал и хрустальных шаров. Окружает себя подобными вещами, отдавая дань традиции и из эстетических соображений. А она очень забавно хмурится на магические инструменты.
— Хочешь увидеть?
— Что?
— Что угодно. Смотри.
Он шагнул к ней, взял одной рукой шар, стиснул другой ее пальцы, потянул в центр комнаты.
— Собственно, я…
— Встань на колени. — Опустил ее, сам опустился. — Что предпочитаешь, прошлое или будущее?
— Почему ты тюрбан не надел? — нервно усмехнулась Мэл.
— Дай волю воображению. — Он коснулся ее щеки. — Пожалуй, прошлое. О будущем сама позаботишься.
— Правильно, только…
— Приложи к шару руки. Не бойся.
— Я и не боюсь. — Она слегка прищурилась, сделала глубокий вдох. — Это просто стекло. Полный бред.
Мэл взяла шар, Себастьян накрыл ее руки ладонями и улыбнулся.
— Этот шар подарила мне на крещение тетя Брайна, мать Морганы. Для меня это было что-то вроде велосипеда.
Шар гладкий и прохладный, как озерная вода.
— В детстве у меня был черный пластмассовый шар. Задаешь вопрос, встряхнешь его, из отверстия выплывает ответ. Если не понял, повторяешь еще раз.
Себастьян опять улыбнулся, радуясь ее волнению, чувствуя наполняющую его силу, сладкую, как вино, легкую, как весенний ветерок. Надо показать что-нибудь простое.
— Смотри, — молвил он, голос гулко разнесся по комнате.
Пришлось посмотреть. Сначала перед ней была просто красивая сфера с радужными внутренними трещинками. Потом замелькали тени, образовались формы, размытые цвета. Потом Мэл охнула — прохладный шар разогрелся, как солнечный луч.
— Смотри, — повторил Себастьян. — Смотри сердцем.
Сначала показалась мать с прямыми белокурыми волосами до плеч, молоденькая и хорошенькая, несмотря на сильно подведенные глаза и слишком светлую помаду. Очарование пробивается сквозь косметику на смеющемся личике. Она улыбается юноше в белой форме и матросской фуражке, сбитой набекрень. Он держит на руках двухлетнего ребенка в пышном розовом платьице, черных туфельках и белых ажурных носочках.
Сердце выскочило из груди — это не просто ребенок, а сама она, Мэл.
На заднем плане большой серый корабль, оркестр играет бравурный военный марш, мельтешат люди, кричат все разом, слов не разобрать, только общий гул.
Парень высоко подбросил малышку, в его глазах сияют гордость, счастье, волнение, она полна невинности, любви, доверия к сильным рукам, слышит запах лосьона после бритья, заливается радостным смехом.
Картинка сменилась. Девушка с юношей поцеловались. Парень, бывший отцом девочки, шутливо козырнул, закинул на плечо вещмешок и направился к кораблю.
В руках остался красивый шар с радужными внутренними трещинками. Мэл чуть не уронила его, но Себастьян держал крепко.
— Отец… Это мой отец… Служил в военно-морском флоте, хотел мир посмотреть… В тот день отплыл из Норфолка. Я не помню, мне было года два… Мама рассказывала, как мы его провожали, как он волновался и радовался…
Голос прервался, она помолчала минуту.
— Через несколько месяцев их корабль попал в шторм в Средиземном море, и он утонул. Ему было всего двадцать два. Совсем мальчишка. У мамы есть фотографии, только по фотографиям нельзя судить. — Мэл опять посмотрела на шар, потом на Себастьяна. — У меня его глаза. Я и не знала.
На секунду зажмурилась, стараясь успокоиться.