Маркус изо всех сил пытался вылезти из кровати, когда дверь его спальни распахнулась и в проеме появилась голова Линка.
— Мистер Джованни поручил мне убедиться, что ты на месте. Голландцы отравились.
Маркус в изумлении откинулся на подушки.
— Они мертвы?
— Мертвее скумбрии, пролежавшей неделю.
Журнал Маргарет
Бостон, Массачусетс
Июль, 1974 год
Все говорят, что Никсон уйдет в отставку, и очень скоро. Мне все равно, я не хочу об этом думать, но никто не может говорить о чем-либо другом, даже Мина Карвер, чьи мысли, до тех пор пока не разразился уотергейтский скандал, были исключительно о тряпках.
Я только что выкинула Гейба Тетвейлера из нашего дома. Бог мой, трудно поверить, что я могла так ошибаться в человеке, особенно в мужчине. Это звучит страшно нелепо после Доминика Джованни, не так ли? Но он казался таким искренним и, как выяснилось, был очень богат. В таком случае его вряд ли интересовали мои деньги.
Неужели я так и останусь дурочкой до конца моей жизни, Рафаэлла?
Конечно же, ты не можешь ответить мне, моя дорогая. Ты никогда не прочтешь этих строк. Сейчас тебе десять лет, ты — худенький маленький ребенок, и такой умный, что это иногда пугает меня. Богу известно, что я отнюдь не интеллектуальный гигант, а у тебя такая светлая головка, как любит повторять твоя учительница мисс Кокс. Это от него; думаю, мне придется это признать. Мисс Кокс еще говорит, что у тебя хорошо подвешен язык, я тебе уже рассказывала об этом. Я попыталась объяснить ей, что твои афоризмы довольно необычны для десятилетней девочки. Доминик, когда хотел, тоже мог быть очень занятным. Но он обладал трезвым рассудком — ты бы, наверное, выразилась именно так — в отличие от тебя, прямолинейной, открытой, бесхитростной. И еще в нем была жестокость — теперь я это вспомнила.
Наверное, я просто забыла, как умен был Доминик.
Несколько недель назад он предстал перед комиссией сената в связи с расследованием организованного преступления. Расследование возглавлял сенатор Уилбер из штата Орегон. Он не слишком умен. Доминик сделал все, чтобы сенатор выглядел идиотом. Он казался таким спокойным и уравновешенным, но в глазах его я читала ярость. Ну вот, я опять пишу о Доминике! Но зачастую очень сложно бывает остановиться, потому что каждый раз, глядя на тебя, Рафаэлла, я вижу его бледно-голубые глаза. Я так рада, что твои волосы не темные, как у Доминика. Нет, от бабушки тебе достались прекрасные рыжеватые волосы, совсем не такие, как у него, но и не светлые, как у меня.
Я отвлеклась. А ведь я собиралась разобраться в своей глупости с Гейбом.
Он казался искренним. Был хорошим собеседником. Еще лучшим любовником. Ты ненавидела его. Я понимала это, но не хотела замечать твоей ненависти. И конечно же… ты была права.
Гейб не стремился завладеть моими деньгами, в этом я не ошиблась. Он желал заполучить тебя, и при мысли об этом мне хочется перерезать ему глотку. Я не понимаю, почему ты никогда ничего не говорила. Просто становилась угрюмой, когда он появлялся поблизости, и, разговаривая с ним, вела себя так грубо, что мне хотелось тебя ударить.
Но ты знала. Чувствовала, что он не прав. О, я так виновата, Рафаэлла. Пожалуйста, прости меня. Я никогда не забуду ту ночь, никогда, пока живу. Наверное, и ты тоже. Ты не плакала, ни в чем меня не упрекала. Интересно, удастся ли мне когда-нибудь правильно понять твое поведение. Этот ублюдок был там, в твоей спальне, он пытался ласкать тебя, а ты сопротивлялась ему, так тихо, не крича, не издавая ни звука, просто сопротивлялась этому ублюдку изо всех сил.
Теперь я понимаю, почему он не стал медлить. Гейбзнал, точнее, догадался, что я растерялась, и, думаю, он был настолько болен, что не мог заставить себя остановиться.
Теперь Гейб ушел. Я решила нанять частного детектива следить за ним, чтобы знать, куда он отправился. Я хочу уничтожить его. Наконец-то до меня дошло, что я очень, очень богата. За деньги можно купить многое, например, месть. Что ты думаешь на этот счет, Рафаэлла? Умести сладкий вкус. Как бы я была счастлива, если бы в свое время отомстила Доминику! Может быть, тогда рассеялись бы все мои сомнения. А теперь он так далеко, и мне до него не добраться. А возможно, он уже был далеко десять лет назад.
А знаешь, по телевизору он показался мне таким красивым, что я чуть не заплакала. Как тебе нравится твоя дурочка мать?
Гейб ушел, но я найду его и заставлю заплатить за то, что он пытался сделать с тобой. И со мной.
А Доминик? Я молю Бога, чтобы он горел в аду, но теперь, став циничной, начинаю сомневаться во многом — в возможности божественного вмешательства, например.
Надеюсь, ты сможешь пережить случившееся, Рафаэлла. Я пыталась говорить с тобой. Пожалуйста, не закрывайся от меня, не стоит держать все в себе.
Прошло уже больше десяти лет, а Доминик все еще не перестает преследовать меня. Да, в сущности, я не так много пишу о нем, ведь правда? Не больше, наверное, пятнадцати процентов всех записей? Правда, не больше. Ну ладно, может быть, сорок процентов. Что это? Одержимость?Нет. Это просто глубокая ненависть к человеку, в характере которого отсутствуют инстинкты нравственности. Он лишен сострадания, лишен отзывчивости, этот человек совершенно аморален.
Нет, пожалуй, моя ненависть к Доминику не может жить так долго. Ведь главной целью этого журнала было разнести его в пух и прах, а затем вычеркнуть из жизни. Я хотела очиститься от этого человека и не дать его призраку дотронуться до тебя. Бог мой, ведь Доминик даже не знает твоего имени, как не знает, кстати, и моего. Он даже не потрудился их выяснить.
Интересно, получил ли Доминик наконец драгоценного сына. Нет, шесть драгоценных сыновей. Боже, как же я глупа! Разглагольствую о том, что хочу нанять детектива следить за Гейбом, когда можно нанять детектива, который достал бы мне все сведения о Доминике Джованни!
Подожди. Что это? Болезнь? Навязчивая идея? Я должна подумать над этим и, глядя правде в глаза, разобраться в своих мотивах. Что может дать мне эта информация? Доминик ведь не кто иной, как человек, предавший меня, укравший мою невинность, и — кажется, это звучит немного цинично — человек, который заставил меня почувствовать себя дерьмом. Во мне до сих пор живет мучительная боль.
И вот теперь еще одно предательство. Один из этих мужчин вообще не хотел твоего существования, другой приставал к тебе, ребенку. Дважды я подводила тебя, Рафаэлла. Обещаю, больше такого не повторится.
«Мосты»
Лонг-Айленд, штат Нью-Йорк
Февраль, 1990 год
Рафаэлла захлопнула дневник, не спеша закрыла застежку. Обложка была из тончайшей испанской красной кожи, с замысловатым тиснением и с не менее хитрым замком.
И Рафаэлла вскрыла замок. Это была уже вторая тетрадь, на которой она вскрывала замок. Рафаэлла на мгновение закрыла глаза и откинулась, на спинку стула, стоявшего у письменного стола в комнате матери. Наверное, сидя именно на этом стуле, Маргарет писала свои дневники с тех пор, как около одиннадцати лет назад вышла замуж за Чарльза Уинстона Ратледжа Третьего.