Арабелла обернулась назад и посмотрела в сторону дома. Эвишем-Эбби гордо возвышался в неясном свете летнего утра, и его золотистые кирпичные стены вздымались вверх, заканчиваясь дымовыми трубами и бесчисленными фронтонами. Фронтонов было всего сорок — она их давным-давно сосчитала. В ту пору, когда ей было лет восемь, она радостно сообщила об этом отцу: он изумленно посмотрел на нее, затем от души расхохотался и так крепко сжал ее в объятиях, что на боках у нее до Михайлова дня не проходили синяки.
Как давно это было! А теперь ничего, ничего не осталось. Ничего, кроме этих сорока фронтонов. Только они вечны, все остальное — лишь пыль на ветру.
В мраморный фамильный склеп опустили пустой гроб. Когда все женщины, кроме Арабеллы, покинули кладбище, четверо дюжих фермеров из отцовского поместья водрузили над могилой огромную каменную плиту и местный кузнец принялся усердно высекать на ней инициалы и титулы графа и годы его жизни. Пустой гроб покоился теперь в склепе рядом с гробом Магдалены, первой жены графа. Арабелла с содроганием заметила, что с другой стороны в склепе оставалось еще место для ее матери.
Она долго стояла там неподвижно, застывшая и холодная как мрамор, пока наконец не затих стук молоточка, гулким эхом отзывавшийся в каменных сводах склепа.
Арабелла направила Люцифера в сторону от главной дороги и свернула на узкую тропинку, ведущую к пруду, который сверкал, словно драгоценный камень, в оправе из зелени дубов и кленов. День выдался теплым, слишком теплым, и Арабелле стало жарко в бархатной амазонке. Утреннее солнышко горячо припекало, и влажная сорочка прилипла к телу. Траурное платье оживляла только полоска белого кружева у воротника. Кожа зудела даже там, где нежные батистовые рюши касались шеи.
Арабелла спрыгнула с Люцифера и привязала его к ветке низенького деревца. Ей никогда не приходилось испытывать неудобств с седлом. Она помнила, как однажды, когда ей уже исполнилось двенадцать, отец отвел ее в сторону и сказал, что не хочет рисковать ее жизнью, хоть она и лучшая наездница во всем графстве. Дамские седла — смертельные, коварные ловушки. Он не позволит ей ездить на охоту, пока она не расстанется с дамским седлом. Ей будет дозволено позировать, сидя на лошади в таком седле, для портрета, который заканчивает художник, и только. Она будет ездить по-мужски или не будет ездить вообще.
Слегка придерживая юбки, чтобы не касаться ими влажной росистой травы, Арабелла медленно побрела вдоль самой кромки воды в дальний конец пруда, стараясь не наступать на длинные шелковистые стебли тростника. Но как велико было искушение пробраться сквозь заросли к самой воде!
Слава Богу, что ей удалось удрать от всей этой толпы родственников и знакомых в черном, от их скорбных, неулыбающихся лиц, от их заученных выражений соболезнования, которые они произносили приличествующими случаю тихими, печальными голосами. Арабелла не уставала восхищаться, как естественно и непринужденно вела себя ее мать: она скользила среди гостей, шурша своим черным вдовьим платьем, сшитым по последней моде, и совсем не казалась уставшей — правда, печальная ее улыбка была несколько натянутой, но вполне уместной. Леди Энн хорошо знала, что от нее требуется, и в совершенстве справлялась со своей ролью. Из всех приглашенных только Сюзанна Тальгарт, лучшая подруга Арабеллы еще с детских лет, вела себя с неподдельной искренностью — она просто молча обняла ее, крепко прижав к своей груди.
Арабелла замедлила шаг, прислушиваясь к кваканью спрятавшейся в зарослях тростника лягушки. Она наклонилась, шурша юбками, и в то же мгновение краем глаза заметила в нескольких шагах от себя что-то темное. Арабелла тут же забыла про лягушку и, нахмурив брови, стала медленно подкрадываться к зарослям.
Она осторожно раздвинула стебли, и глазам ее представилась следующая картина: прямо перед ней, вытянувшись на спине и заложив руки за голову, лежал спящий мужчина. Сюртука на нем не было — он его, видимо, снял, — только черные бриджи, черные высокие сапоги и расстегнутая у ворота белоснежная батистовая рубашка с жабо. Она вгляделась в его лицо, такое спокойное и бесстрастное во сне, и отпрянула, чуть не вскрикнув от изумления. Ей показалось, что она видит собственное отражение, так похожи были их черты: иссиня-черные коротко подстриженные вьющиеся волосы над четкими бровями, гордо взлетающими над гладким лбом и постепенно опускающимися к вискам, такие же полные губы, как у нее, высокие скулы и прямой римский нос. Подбородок у незнакомца был твердый, упрямый. Она была почти уверена, что его ноздри раздуваются, когда он сердится. У нее есть ямочки на щеках, а интересно, у него они тоже есть? Нет, он выглядит слишком серьезным и суровым — трудно представить, что он вообще когда-нибудь смеется. А впрочем, ямочки ей и самой не очень-то идут. Арабелла никогда не придавала значения собственной внешности, но, глядя на этого неизвестного молодого человека, она готова была признать, что он самый красивый мужчина из всех, которых ей приходилось видеть.
— О, этого не может быть! — прошептала она, не в силах отвести глаз от незнакомца. И тут ее осенило. — Ах ты, проклятый ублюдок! — выкрикнула она в ярости от собственной догадки. — Грязное ничтожество! А ну, сейчас же вставай и убирайся из моих владений, пока я не пристрелила тебя! Если ты откажешься мне повиноваться, я пройдусь кнутом по твоей спине и вышибу из тебя дух! — Тут Арабелла приостановила свои угрозы, поскольку вспомнила, что не взяла с собой пистолета. Но все равно — у нее есть хлыст. Она занесла руку с кнутом над спящим.
Незнакомец медленно поднял веки, окаймленные густыми черными ресницами, и Арабелла уставилась в свои собственные серые глаза, вопросительно поднятые на нее. Эти глаза были чуть темнее, чем у нее, совсем как у отца. Боже правый, да он просто красавец — даже ее отец не был так хорош!
— Вот тебе и раз, — медленно произнес мужчина голосом спокойным, как воды залива. Он не пошевелился, только поднес руку к глазам, заслоняясь от солнца, чтобы получше рассмотреть склонившееся над ним разгневанное личико. — Полагаю, передо мною благородная леди. Достаточно взглянуть на эти холеные белые ручки, никогда не знавшие черной работы. Да, несомненно, это леди. Но где же тогда та портовая шлюха, которая только что выкрикивала проклятия у меня над ухом? Она хочет высечь меня кнутом? Ничего не скажешь, забавная ситуация, вполне достойная сцены «Друри-Лейн».
Его речь была абсолютно правильной, как у истинного джентльмена. Но это еще ни о чем не говорило. Она продолжала внимательно его рассматривать. Так, на подбородке у него ямочка, а у нее такой нет, и он загорелый, смуглый, как пират. А она терпеть не может пиратов. Нет, ему не удастся вывести ее из себя. Невольно подражая надменным интонациям своего отца, Арабелла спросила:
— Кто вы такой, черт возьми?!
Незнакомец по-прежнему не сделал ни малейшей попытки переменить положение и все так же лежал у ее ног, лениво щурясь, как ящерица на нагретом солнцем камне. Однако теперь он ухмылялся, нагло разглядывая ее и обнажая в ухмылке крепкие белые зубы. Глаза у него, оказывается, не чисто серые, а с золотистыми крапинками. Ни у нее, ни у ее отца нет таких крапинок. Это заключение ее несказанно обрадовало. Золотистые крапинки все только портят.