— Отчасти ты права, — признался он. — Но сейчас гораздо важнее узнать о твоем самочувствии.
Ты говоришь, рана не воспалилась. Я желаю убедиться сам.
— А Ведунье не веришь?
— Приляг, Гастингс.
Уже неделю он не отдавал ей никаких приказаний. Да и что, собственно, можно ей приказать, раз она упала на кинжал? Оставаться в постели?
Неожиданно Гастингс подчинилась, и он, сев рядом, поднял ей платье.
— Не маши руками, я не нуждаюсь в твоей помощи.
— Я не собираюсь тебе помогать, Северн. Мне хочется тебя убить.
— Трист, сядь-ка ей на грудь.
Тот исполнил приказание и трогательно заглянул Гастингс в глаза. Она не смогла удержаться от смеха.
— Так-то лучше. А живот еще плоский. Не хочу требовать невозможного, Гастингс, только мне было бы спокойнее, если бы он хоть немного округлился.
— Ты не веришь в мою беременность?
— Ты потеряла чувство юмора, кажется, оно перешло ко мне. Теперь займемся повязкой.
Гастингс лежала совершенно голой. Он не поленился стянуть с нее даже чулки. Ей хотелось… Ничего подобного ей не может хотеться.
— Ага, вот как ты завязываешь этот узел, — Северн осторожно приподнял мягкую белую ткань.
Он наложил всего шесть швов, сделал это довольно аккуратно, но черные нитки выглядели очень уродливо на белоснежной коже. У Северна захватило дух. Он ничего не забыл.
— Когда можно будет снять швы? — Его голос прозвучал сдавленно.
— Через два-три дня. Что с тобою, Северн?
— Ничего особенного, просто ты лежишь голая, и мне трудно сосредоточиться на ране, Гастингс.
— Попытайся.
— Рана, кажется, зажила. У тебя есть какие-нибудь притирания?
— Да, вон там, на столике. Маленькая" коробочка.
— Что здесь?
— Корни святого Джона, смешанные с разными маслами. Получился крем. Я натирала им рану с того дня, как мы вернулись в Оксборо. Ведунья говорит, что от него не будет шрама. И кожа станет мягкой.
— Она и так удивительно мягкая: Почему ты не попросила меня втирать крем?
— Потому что не хотела лежать перед тобою голой, Северн. Ты мог забыть про черные нитки у меня на боку, а я не могла бы сопротивляться, разойдутся швы.
— Значит, ты лежала бы подо мною с лицом великомученицы, не пытаясь ударить в пах?
Гастингс зажмурилась, ощутив на коже прохладный крем.
— Ненавижу эти швы на твоем теле, они напоминают мне ту злополучную ночь.
Ага, наконец-то он разозлился на нее, вот-вот закричит.
— Только не надо мне твердить, что я дура, и грозить…
— Тихо, — прошептал Северн.
Он оказался на удивление ловким. Когда Гастингс сама натирала рану, ей ни разу не было так приятно.
— Можно уже обойтись без повязки.
— Ты уверена?
— Да, утром я осматривала рану. Северн положил ладонь ей на живот.
— Ты больше не поверишь моим угрозам?
— Конечно. Ты побоишься навредить ребенку.
Она подняла на мужа глаза. Тот, не отрываясь, глядел на нее. Это ее совершенно не устраивало, но она промолчала.
За семь дней и ночей Северн не давал себе воли. Ежедневно навещал ее, иногда обедал в спальне вместе с нею, однако ни разу не приходил ночью, ни разу не отругал ее за бегство из Оксборо, не повысил голос, даже не нахмурился. С его уст не слетело ни одного резкого слова.
От этого можно было сойти с ума. И Гастингс не выдержала.
— Я хотела найти Розовую гавань. Бимис отказался меня проводить, боялся, ты его убьешь. Я уверяла, что ты не станешь его убивать, в худшем случае дашь ему пару затрещин, но Бимис не поверил. Розовая гавань находится около Кентербери, я бы ее нашла. Ты заметил, что я переоделась в мужское платье? Даже ты не смог бы узнать меня, Северн. Мне ничто не угрожало, те люди хотели получить Мареллу, а не меня. — Северн молчал, и она стукнула кулаком по одеялу. — Целых семь дней и ночей я жду, когда ты начнешь кричать на меня. Не может быть, чтобы ты проглотил обиду.
— Зачем ты ворошишь это, Гастингс? Да, я не сказал тебе ни одного худого слова. Мне казалось, ты должна радоваться, что избежала наказания, хотя виновата передо мной, очень виновата. А ты болтаешь об этом без перерыва, как сорока.
— Я не сорока и ни в чем не виновата.
— Может, хватит упорствовать в своих заблуждениях? Опомнись, забудь свои надуманные обиды, которые якобы извиняют то, что ты натворила.
— Черт тебя возьми, Северн, почему ты не можешь отругать меня, да и дело с концом?
— Ты хочешь, чтобы я тебя ругал?
— По крайней мере это лучше, чем твои рассуждения о наказании. Если покричишь, может, тогда быстрее обо всем забудешь?
Он молча ласкал Триста, который довольно ворчал и потягивался.
— Как только я сниму швы, ты будешь наказана, — заявил Северн. — А теперь отдыхай. Трист, идем со мной.
О чем же разговаривали Северн с Марджори во время прогулки? Она вся светилась, голос у нее был прямо-таки медовым и показался Гастингс погребальным звоном.
— Да будет тебе известно, Северн любил меня, еще когда я была подростком. И безумно меня хотел.
— Неужели ты когда-то была подростком, Марджори? Нескладной, с прыщавым лицом?
— Ха, она еще пытается язвить. Да ты посмотри на себя: тощая, бледная, волосы редкие. И ты всерьез полагаешь, что Северн на это позарится?
— Да.
— Но есть кое-что еще, Гастингс, чего ты никогда не добьешься. Конечно, он будет спать с тобою, ведь ему нужны наследники. Он — мужчина, а мужчины спят с кем угодно и когда угодно, если не влюблены в своих жен. Северн тебя никогда не полюбит. — Марджори улыбнулась и пощупала свои локоны. — Кажется, мне пора вымыть волосы. Северн так и пожирает их глазами, ты заметила?
— Заметила. Волосы прекрасные. А что у тебя внутри, Марджори?
— Внутри? — Голос сразу утратил мелодичность.
— Как далеко ты способна зайти, добиваясь своей цели.
— Ты довольно остра на язык, только и всего, — с издевкой ответила Марджори. — Бедняжка, тебя скрючило, как старуху.
Несмотря на приказ мужа, Гастингс не сомкнула глаз, ее снедала тревога. Результатом бегства из Оксборо явились лишь рана в боку да непонятное отношение Северна. Он, видите ли, ждет, пока снимет швы, чтобы наказать ее.
Завтра она должна взять управление замком в свои руки. Оксборо — ее родной дом. Здесь живут ее люди, а не люди Марджори. Она всем покажет, кто в доме хозяйка.