— Значит, сучка вылезла из норы и заговорила с тобой в открытую, Гастингс.
— Да. — Обещала, что не остановится, пока не займет место хозяйки Оксборо?
— Нет, Элиза обвинила меня в том, что я сама добавила яд и нарочно отравила Триста. Марджори ее поддерживает. Мол, я хотела вызвать у Северна жалость. — Гастингс потрепала козу, почти успевшую дожевать подвязку. — Скорее, Джильберта, а то оружейник тебя застанет. Я решила сегодня вечером напоить Северна любовным зельем.
— Хорошо. Признаюсь, я и ведать не ведала о любви сына и Марджори. Конечно, муж не допускал меня к общению с мальчиками, боялся, что тогда они вырастут излишне мягкими. Это было еще до того, как у меня помутился рассудок.
— Ваш рассудок в порядке. Дело в чем-то ином.
— Ведунья способна на любое чудо, — засмеялась леди Морайна, ласково похлопав Гастингс по руке, — Ты всегда в это верила, так поверь и сейчас.
— Я верю, даже сомневаюсь, надо ли вам принимать лекарство. Может, в этом уже нет нужды.
Затем Гастингс приступила к обычным хлопотам. Отправила слуг чистить отхожие места, вонь от которых разносилась по всему замку, взглянула на работу искусных прях, обученных еще матерью, обсудила с Макдиром блюда на несколько ближайших дней, прополола грядки в цветнике и подвязала водосбор. Солнце уже достигло зенита и начало припекать. Рана побаливала, и Гастингс слегка помассировала бок. Вдруг что-то заслонило ей солнце. Рядом стоял Макдир, который обычно не высовывал носа из кухни.
— Куница вылакала весь бульон, но я беспокоюсь. Она бегает не так шустро, как раньше. Это ничего, Гастингс?
— Ничего, Трист с каждым часом поправляется. Он съел бульон, а потом еще немного хлеба. Северн не спускает с него глаз, по-моему, он даже на мечах упражняется, не выпуская Триста из-под туники.
Макдир помялся, теребя неуклюжими пальцами цветы аллиума, и сказал:
— Хорошо, что ты вернулась, Гастингс.
— Конечно. А ты разве не ладил с Марджори?
— Ах, она прекрасна, словно утренняя звезда. — Повар с чувством прижал руки к груди. Даже ты, Макдир!
— Но знаешь, Гастингс, эта женщина холодна как лед. Она все время строит козни и прикрывается ослепительной улыбкой. Приглядывай за нею, Гастингс. Людям известно про яд, и многие считают, что вино отравила она.
— Я не желаю за ней приглядывать. Я желаю от нее отделаться.
— Ну так отправь ее восвояси, Гастингс. Прямо сегодня.
Возвращаясь в зал, Гастингс думала о том, что больше всего на свете ей хочется, чтобы Северн любил только ее, и пусть тогда возле него увивается Марджори или еще какая-нибудь красавица. Однако ей совершенно не хотелось добиваться этого с помощью зелья.
Бок разболелся не на шутку, видимо она слишком усердствовала в цветнике. Гастингс с трудом поднялась в спальню. Через два дня Ведунья снимет швы, и тогда Северн накажет жену за бегство. И, может быть, тогда он вернется к ней в постель.
Северн восседал в своем кресле и выглядел холодным и неприступным. Обычно он разговаривал с девочкой, сидя на корточках и понизив голос. Но не сейчас.
— Подойди ближе, Элиза. Не кривляйся, у меня нет времени, чтобы тратить его впустую.
Та сделала несколько шагов, отчаянно заламывая пальцы, но Северна, видимо, совершенно не трогал детский испуг.
— Ты обвинила мою жену в том, что она сама отравила себя. Объясни, почему ты так считаешь. — Девочка задрожала. — Хватит! Ты возвела на Гастингс тяжкое обвинение и должна отвечать, иначе пеняй на себя.
Элиза, к удивлению Гастингс, смело выдержала его взгляд, затем посмотрела на Гастингс, и детское личико, такое чистое и невинное, отвратительно сморщилось.
— Я видела ее. Да, да, видела, как она пробралась в зал, оглянулась, нет ли кого рядом, и высыпала порошок в свой кубок.
— Когда? — подался вперед Северн. — Когда именно ты застала Гастингс за этим занятием?
— Вчера, перед самым обедом.
— Что на ней было надето?
— Надето? — Элиза оглянулась в поисках Марджори.
— Так что же, Элиза? Смотри мне в глаза. Девочка готова была заплакать, сбежать.
— Не помню, — прошептала она.
— Это же было только вчера, Элиза.
— Платье того самого цвета, от которого она становится как желтушная.
Северн рванулся вперед, чтобы ухватить Элизу за руку.
— Стой на месте и послушай меня, Элиза. Я ни разу не видел, чтобы зал оставался пустым хотя бы на одну минуту. Ты говоришь, здесь никого не было, кроме Гастингс и тебя?
— Да. Она меня не видала. Я умею прятаться.
— Мадам Агнес! Подойдите сюда и расскажите, чем занималась Гастингс перед обедом.
— Она была со мной, вашей матушкой и Алисой. Мы помогали ей надеть шафрановое платье, и она оставалась с нами, пока не пришло время спуститься к обеду.
— Надо ли, чтобы это подтвердила и моя мать? — обратился Северн к Элизе. — Или Алиса?
— Ненавижу тебя! Ненавижу Гастингс! Хочу домой, с Марджори!
Девочка бросилась к опекунше, прижалась к ней всем телом, спрятав лицо в складках ее платья.
— Прости меня, Гастингс, все это не очень-то приятно.
Он замер, глядя на Марджори, старавшуюся утешить Элизу. Черт побери, при виде ее красоты у него всякий раз тяжелело в паху. Да и у кого бы на его месте не тяжелело? В этот миг Марджори подняла на Северна невинные очи.
— Можешь забрать девочку в свою комнату, — приказал он. — И не забудь объяснить ей, что нехорошо лгать. Мне совершенно не нравится, как ты воспитываешь ее, Марджори. Элиза очень изменилась, стала пронырлива, все чаще лжет. Мне это не нравится.
У Гастингс отнялся язык от изумления. Он осуждает свою богиню? Но ведь Северн прав. Элиза очень изменилась, стала двуличной. Неужели виновата только Марджори? С другой стороны, вряд ли Элиза сама могла связать шафрановый цвет платья с желтухой. Наверняка это сказала Марджори, а девочка лишь повторила, желая уязвить Гастингс.
Северн повелительно махнул рукой, и Марджори с Элизой поспешили из зала.
— Обедать будете у себя в комнате. Марджори и виду не подала, что слышит его приказ.
Гастингс едва удержалась, чтобы не броситься мужу на шею. Он сделал выбор и теперь без промедления отправит их в Седжвик.
— Надеюсь, хотя бы у мадам Агнес хватает совести говорить правду, — заявил Северн. — А моя мать скажет что угодно, лишь бы покрыть тебя. И Алиса тоже.
Вот так. Руки Гастингс непроизвольно потянулись к серебряной вазе с холодной водой. И она выплеснула ее на мужа.
— Ублюдок!
Трист высунул наружу мокрую мордочку, недоуменно взглянул на Гастингс, потом на хозяина.