— Ты должен мне сказать, Роуи, если я тебя утомила. Я такой новичок во всех этих делах, но джентльмены были бесконечно терпеливы со мной.
— Ты совсем меня не утомила, любовь моя. Рассказывай мне обо всем. В конце концов на что годится любовник, если с ним нельзя поговорить откровенно?
"Любовник”. Это странно, непривычно для ее ушей. Господи, ну, конечно, любовник, ведь она спит с ним. Ее первый любовник.
— О чем ты думаешь, Элизабет?
Она слегка покраснела и покачала головой, стараясь все свое внимание переключить на мясо “Веллингтон”.
Роуи заговорил:
— Так ты позаботишься о старине Брэде и его ребятах?
— Да, Род уверяет, что я сумею. Брэд еще ничего не знает, это будет для него сюрпризом. Собственно говоря, все будет обставлено так, что на следующей неделе проверят деловые издержки Брэда за последние шесть месяцев. Род убежден, как и все остальные из “Благородной шестерки”, как я их называю, что Брэд старается изо всех сил “облапошить эту шлюху”. Вот почему все делается в такой строгой тайне.
Роуи протянул руку через стол, захватил ее кисть и начал играть пальцами.
— Я желаю тебе удачи, Элизабет, и “Благородной шестерке”. Похоже, что ты поставишь старину Брэда на место, и он не сумеет пустить в ход свои ядовитые зубы.
— Я предпочла бы жить и жить давать другим, но никто Брэду не доверяет. Они не доверяют и Майклу Карлтону, младшему брату Тимоти. Он единственный по-настоящему внушает мне страх. Он такой собранный и полон энергии — Могу я чем-нибудь помочь, Элизабет? Она сжала его руку.
— Просто будь со мной, и, если захочешь дать мне совет, я вся обращусь в слух.
— Руки у тебя прекрасные. Сегодня мне доставили новый инструмент “Болдуин”. Ты мне поиграешь, когда мы будем дома?
"Дома”, — подумала она. Еще одно слово, которое казалось ей странным. Еще одна мысль, к которой надо привыкнуть, но ведь и о доме Тимоти ей было трудно думать как о своем собственном. Апартаменты Роуи занимали весь десятый этаж и были полны французскими и английскими антикварными вещами XVIII века. Элизабет все еще оставалась где-то глубоко внутри все той же буржуазкой со Среднего Запада и поэтому буквально боялась прикоснуться к чему-нибудь.
Что будет? И чего бы она хотела?
Наступила полночь, когда она начала играть. Играть на новом рояле “Болдуин” было непривычно, она чувствовала себя скованной и попыталась приручить его с помощью музыки Гершвина, потом перешла на Шопена. На ней ловко сидела одна из старых рубашек Роуи, белая оксфордская рубашка с пристегивающимися концами воротника. Очень консервативная. Ничего другого она бы не надела.
Он провел ее назад в спальню. Она уже засыпала, когда он спросил шепотом, прижавшись губами к уху:
— Моя дорогая, ты говорила о наших отношениях Роду Сэмюэлсу?
Прижавшись к его плечу, она попыталась покачать головой.
— Нет, это слишком личное. Это не относится, ну, к моим.., к делам, связывающим меня с ним.
— Хорошо, — отозвался Роуи, — я не хочу делить тебя ни с кем. Ты моя, Элизабет, ты вся принадлежишь мне.
Ей казалось, она слышала его шепот о том, что он любит ее, и уснула, полная ощущения безопасности и того, что она не одинока, а принадлежит кому-то.
Кристиан Хантер сидел за викторианским письменным столом красного дерева в своей библиотеке, держа в пальцах ручку с золотым пером и обычного размера чистый лист бумаги. Роуи Чалмерс. С ним надо что-то делать. Хантер уставился на бумагу, потом скомкал ее и бросил в корзину. Листок упал точно в центр, и он улыбнулся. В колледже он играл в баскетбол и еще не потерял хватки. Надо передвинуть корзину для бумаг подальше, может быть, поставить ее у стенной панели, чтобы можно было отрабатывать на ней броски.
Хантер нажал кнопку своей панели личной линии связи, потом набрал хорошо ему известный номер.
Ему ответил скрипучий голос.
— Говорит Хантер. Доложите мне… Мужчина говорил очень долго. Когда он закончил, Кристиан в течение нескольких минут молчал. Ноги его упирались в тумбу письменного стола.
— Прекрасно, — сказал он наконец. — Продолжайте. Я позвоню вам во вторник.
Он мягко положил трубку на затейливо украшенный рычаг и откинулся на спинку стула, сомкнув руки на затылке.
Услышав тихий стук в дверь кабинета, Хантер нахмурился, но только на минуту.
— Кристиан?
— Минутку, Сьюзен, — откликнулся он. Яркая блондинка ждала в спальне, одетая только в очень дорогое шелковое неглиже персикового цвета, которое он сам купил для нее. Блондинкой она была, разумеется, крашеной, но последнее ее ничуть не волновало, кроме того, она носила зеленые контактные линзы.
С минуту он смотрел на нее и подумал — хороша! Только вот груди слишком большие. Он подошел к стереосистеме и поставил компакт-диск. Молчание комнаты нарушил Третий Брандербургский концерт Баха в исполнении Амстердамского оркестра барокко.
Он почувствовал, что начинает возбуждаться, и поцеловал Сьюзен.
— Не можем ли мы когда-нибудь послушать что-нибудь красивое? Ну, например, “Биттлз”, Кристиан? — спросила Сьюзен, прижимаясь к нему всем телом.
— Нет, не можем. Тебе же только двадцать один, Сьюзен. “Биттлз” были задолго до того, как ты выросла.
— Ну тогда “Босса”, — сказала она, улыбаясь и чувствуя, как его пальцы скользнули по внутренней стороне бедер.
— А как насчет “Тоннеля любви”?
Его пальцы задвигались. Она достигла вершины наслаждения в то время, когда звучало аллегро третьей части.
Джонатан Харли чувствовал, что его головная боль усиливается: теперь у него стучало в левом виске, непроходящая боль вынудила закрыть глаза и сесть совершенно тихо и неподвижно. Он подумал было позвать миссис Максуэлл и попросить ее принести аспирин, пока не услышал пронзительный голос жены, требовательно звавший его.
Ему предстояла еще одна сцена, еще одно соревнование по крику, не сулившее выигрыша никому. “Сколько перемен, — думал он, — моя жена стала чужой, неузнаваемой и непонятной”. Ему следовало перестать думать о Роз еще три года назад, когда он узнал об итальянском жиголо [16] , которого она встретила во время круиза на теплоходе. И спала с ним. И призналась ему в этом.
— Джонатан!
Он чувствовал, что глаза его покраснели, и он не мог сфокусировать взгляда. Он слышал свой голос, лишенный выражения из-за нараставшей боли.
— Сюда, Роз. — И после паузы:
— Принеси аспирин.
Она этого не сделала.
— В чем дело? — спросила Роз, входя в его кабинет. Новое вечернее платье вихрем закручивалось при ходьбе вокруг щиколоток. От сверкания алмазов у нее на шее резало глаза.