Я посмотрел на человека, который, поднимаясь по ступенькам, протягивал руки к связке бумаг, предлагая свою цену. Это был не кто иной, как мой старый знакомый Огден Слай собственной персоной. Его жирное пузо, колыхаясь, выступало вперед, на оплывшем лице ни тени эмоций, а нервные руки жадно тянулись к пачке писем.
Я поспешил убраться из виду и задумался. Огден Слай, замешанный в таинственной смерти, должно быть, уже дал в окружной прокуратуре подписку о невыезде до окончания следствия и все же не допускал мысли, что можно пропустить хотя бы один аукцион, где продаются письма мертвецов.
Обойдя здание суда, я вошел в него с другой стороны и отыскал стенографистку управляющего по делам наследства. Я попросил ее порыться в картотеке имущества, оставленного бедняками, и узнать, не выставлялось ли на продажу что-нибудь из вещей некоего К.В. Кинсингтона после его смерти. Она окинула меня равнодушным взглядом, свойственным всем клеркам, живущим на зарплату государственного служащего, зевнула, вышла из комнаты и вскоре вернулась, неся толстую книгу с описью имущества умершего К.В. Кинсингтона. Среди оставшихся после него вещей числились: пистолет, патронная лента, наручные часы, кое-что из одежды, чемодан и пачка писем.Все это было продано с аукциона, а вырученная сумма аккуратно занесена в книгу.
Теперь я знал все, что хотел. Мне стало ясно, как удавалось Огдену Слаю безнаказанно шантажировать людей, сохраняя при этом собственную репутацию. Он заполучал письма, читал их, составляя представление о владельце, потом находил их авторов, — вот, собственно, и все.
Как правило, люди, чьи письма продавались с аукциона, были неудачниками, однако в хранившихся у них письмах прослеживались основные жизненные этапы этих людей. Для того, кто жил вымогательством, содержание этих писем представляло надежный источник дохода. Конечно, бывали случаи, когда шантажист вытягивал пустой билет или когда игра не стоила свеч — ему попадалась, например, какая-нибудь бедная вдова, готовая отдать последние гроши, лишь бы скрыть от соседей, что ее сын просто-напросто бездельник, а не преуспевающий, как они считают, делец. И все-таки среди всей этой мелочи могло встретиться и что-нибудь значительное, что-нибудь вроде писем К.В. Кинсингтона, — наживка, на которую можно выудить крупную рыбину типа Джона Стонтона Ламберта. Интересно, что Огден Слай посадил Ламберта на крючок так ловко, что продолжал считаться другом семейства и даже настоял на оглашении его помолвки с Луиз.
В конце концов у меня начали появляться кое-какие мысли. Весь вечер, что я пробыл с девушкой, они копошились в моей голове. Она же болтала такой легкомысленный вздор, что я не мог не смеяться. Весь ее вид говорил о том, что нет в мире ничего, что могло бы ее обеспокоить.
Я попытался перевести разговор на Огдена Слая и ее помолвку.
— Помолвка! — возмутилась Луиз. — Похоже, мой папочка, которому обычно все до лампочки, на этот раз переусердствовал. Противный, гадкий! В следующий раз я займусь любовью с тобой, Эд Дженкинс… Ну, пойдем потанцуем. Перед тем как покончить с этим «филе миньон», мне хочется еще раз повертеться.
Тогда я попробовал изменить курс.
— Я уезжаю из города недели на три-четыре, — как бы невзначай заметил я.
Она споткнулась и прильнула ко мне:
— Но… ты не сделаешь ничего плохого?
Я рассмеялся, заметив, как внезапно побледнели ее щеки:
— Разумеется. Не думаешь же ты, что я уезжаю из города, чтобы учинить какую-нибудь пакость?
Мы еще немного потанцевали, но уже молча.
— Пойдем, я устала. Хочу поесть и выпить глоток чая.Знаешь, Эд, ты безнадежно отстал от жизни, и у тебя поразительно скучные манеры. По-моему, ты можешь просидеть весь вечер над апельсиновым соком. Рассудительность уже давно вышла из моды.
Мы вернулись за стол, и Луиз, опустив глаза и внезапно ссутулившись, принялась уныло ковырять ножом и вилкой содержимое тарелки. Через несколько минут она, пространно извинившись, отпросилась на минуту, а когда вернулась, я заметил, — несмотря на свежий слой пудры, — что глаза ее покраснели. Ясно одно: я был слишком важной фигурой в игре, в которой она участвовала, или, по крайней мере, думала, что участвует.
Наконец, придя к какому-то решению, Луиз заметно взбодрилась, снова стала жизнерадостной и беззаботной, словно выпускница колледжа. Я огляделся по сторонам — не вызвана ли эта перемена каким-нибудь событием извне, — но в зале было полно народу, и я не знал, на кого думать.
Мы ели и снова танцевали, потом она попросила, чтобы я отвез ее домой, и было в ее тоне что-то такое, что вызвало у меня подозрение. Тем не менее я поехал с ней. Дело зашло уже довольно далеко, и, хотя мне казалось, что я знаю, как все обернется, мне все же хотелось разузнать побольше, прежде чем открывать свои карты.
Дорогой ласкам и нежностям не было конца. До сих пор я имел о них абстрактное представление и считал себя слишком зрелым, чтобы заниматься подобными вещами. Но ее трепетные поцелуи, жаркое дыхание, губы, страстно льнущие к моим, заставили меня поверить, что время пошло вспять и все вокруг перевернулось.
И все же мои мысли витали вдалеке от этого автомобиля и девушки, где-то в глубинах несгораемого сейфа Джона Ламберта. Думал я также об оплывшем теле Огдена Слая, об этих красноватых глазах и птичьем носе, и всякий раз мне казалось, что я вижу, как его беспокойные красные волосатые руки скользят по голому плечику девушки.
Я снова пытался перевести разговор на ее помолвку и узнать, каково ее истинное отношение к Огдену Слаю.Но стоило мне упомянуть его имя, как настроение ее резко переменилось. Она содрогнулась, словно холодный ночной воздух пронзил насквозь ее тело, поцелуи стали безжизненными, и она вдруг разразилась горькими рыданиями, сотрясающими все ее хрупкое тело.
Но буря эта прекратилась так же внезапно, как и началась.
— Я люблю тебя, Эд, — сказала она, прильнув губами к моим, мокрой щекой прижимаясь к моему лицу, глаза ее блестели от слез. — Я так люблю тебя! Хотя знаю, чем все это кончится…
Я удивленно посмотрел на нее.
— Знаешь, Эд, — внезапно сказала она, решив сразить меня наповал, — ты похож на хлопотливую мамашу, без устали пекущуюся о своих чадах и не замечающую, что они давно уже выросли. Как только она принимается учить их уму-разуму, они тут же просят ее отвалить. Ведь я для тебя такое чадо, да, Эд?
Я рассмеялся. Мне-то казалось, что с ней все предельно ясно, и только теперь я начал понимать, как умело малышка распоряжается имеющимися у нее козырями.
Я отвез ее к месту, где она оставила свою машину, и отправился домой. Мне предстояло поработать над письмом К.В. Кинсингтона к Огдену Слаю. Когда работа была закончена, это оказался настоящий шедевр.
Схема действий Огдена Слая была проста. Сначала он раздобыл письма, содержащие сведения об участии Джона Ламберта в одной не совсем честной сделке, а потом предъявил ему свои требования, исходившие якобы от Кинсингтона, человека, который к этому времени был уже давным-давно мертв. Мое письмо представляло собой подделку, но я не сомневался, что этот номер пройдет. В своем письме я сообщал шантажисту, что он сделал ошибку, думая, будто я мертв, — просто меня долго здесь не было и, воспользовавшись этим, мой друг присвоил мои имя, работу и имущество, потом этот друг умер, о чем я не был осведомлен, и все мои бумаги исчезли. После долгих и кропотливых трудов все-таки удалось напасть на след писем, и в результате поисков я обнаружил, что новый владелец принадлежавших мне некогда бумаг использует их с целью шантажа. Я писал, что все деньги, до последнего цента, добытые вымогательством, должны быть возвращены мне, в противном случае Огдена Слая ждет тюрьма, хотя мне не хотелось бы идти на крайние меры.