Фрэнсис помедлила, не сумев подобрать подходящего к случаю предмета.
— Я с удовольствием предоставлю вашим сестрам необходимые средства. У меня есть также отдаленный кузен, человек добрейшей души, который охотно примет их под свое покровительство. Таким образом, моя дорогая, нет никакой причины для того, чтобы так себя изводить.
Реакция Фрэнсис на это великодушное предложение оказалась неожиданной. Она отвернулась и разразилась слезами.
— Моя дорогая!
Она умолкла, пристыженная. Только судорожные всхлипывания показывали, что она борется с собой.
— Кроме того, — продолжал маркиз, — Хоксбери-Хаус в Лондоне принадлежит мне. Хок всего лишь гостит там во время своих визитов в столицу. Он не имеет права голоса в вопросе о том, кому можно, а кому нельзя жить в Хоксбери-Хаусе.
— Вы невероятно добры, милорд, — сказала Фрэнсис, шмыгая носом, и ее серые глаза казались в этот момент одними черными зрачками. — Да, вы добры, но заботиться о моих сестрах не ваша обязанность. Этим должен заниматься Хок. и я заставлю его выполнить свой долг!
— Как, девочка моя?
— Ну-у… я пока не знаю, но способ найдется. Может быть, шантаж… когда узнаю имя его лондонской любовницы.
— Так далеко я бы не стал заходить, — сказал маркиз поспешно. — Да и к чему объявлять моему сыну войну? Я очень богат, так почему бы тебе не воспользоваться…
— Нет, милорд, — перебила она твердо. — Нет. Я вам очень благодарна за щедрость, но это было бы несправедливо. Вы и так уже многое сделали для меня.
— Что ж, будь по-твоему.
Маркиз добродушно потрепал невестку по щеке и вышел из кабинета. Он уже знал, как поступит в сложившейся ситуации.
Он нашел сына в бильярдной, где тот гонял шары с таким остервенением, словно они были его кровными врагами. Когда маркиз вошел, Хок ткнул кием изо всех сил, так что шар перепрыгнул через бортик и покатился по полу.
— Я вижу, сынок, твоя техника из рук вон плоха.
Хок раздраженно покосился на отца, но промолчал.
— Вот что, мой мальчик, — продолжал маркиз с такой угрожающей мягкостью, что он вынужден был оставить избиение шаров и обратиться в слух, — ты добровольно снабдишь своячениц деньгами. Кроме того, ты попросишь у Фрэнсис прощения за свое недопустимое поведение.
Хок очень медленно и аккуратно положил кий на сукно. Он по-прежнему не выражал желания вступать в разговор.
— Как я понял, мой мальчик, Фрэнсис сама вложила тебе в руки оружие против себя. Ты получил возможность повернуть все по-своему, одержать над ней верх, подавить ее. Но что толкает тебя на это?
— Значит, она бросилась к тебе жаловаться?
— Вовсе нет. Я прикармливаю в этом доме целый штат осведомителей.
Хок от души высказался по поводу продажности слуг. Маркиз выслушал его с безмятежной улыбкой.
— Когда я предложил твоей жене располагать моим состоянием, она вежливо, но решительно отказалась.
— Да уж, она такая, — вздохнул Хок.
— Значит, ты понимаешь, что она очень горда?
— Будь прокляты она и все женщины мира в том числе!
— Ответь мне, мой мальчик, что на тебя нашло? Почему ты так обидел Фрэнсис?
Будь также прокляты все старые мудрецы, подумал Хок, но вслух этого не сказал. Вместо этого он заявил с фальшивым спокойствием:
— В самом скором времени я уеду из Десборо-Холла. В Лондоне мне не нужен эскорт из трех юбок сразу.
— Надеюсь, ты знаешь, что делаешь, Хок.
— О дьявол! — вскричал тот, с размаху ударив кулаком по крышке хрупкого антикварного столика, который тут же развалился. Хок тупо уставился на обломки. — Ладно, отец, я извинюсь перед Фрэнсис. Я дам ей столько денег, сколько понадобится ее жеманным сестричкам, но в Лондон я их не повезу! Если хочет, пусть везет их в Йорк или Хэррогит, там хватает безмозглых идиотов, пригодных в мужья.
— Могу я просить тебя извиниться немедленно? Я слышал, она собирается шантажировать тебя.
— Шантажировать? Какая нелепость!
— Вспомни о своей любовнице.
— Да она просто мегера!
Кто, твоя любовница?
— Нет, Фрэнсис! — рявкнул Хок.
— Да уж, с ней не соскучишься, но мегера — это ты, мой мальчик, хватил через край. Уж не потому ли ты раздуваешь в себе гнев, что боишься? Интересно, чего?
Хок выскочил из бильярдной, изрыгая ужасающие богохульства.
Маркиз поднял кий и сыграл великолепную, поистине блестящую партию.
Так случилось, что возвращение в Лондон пришлось отложить. К вечеру обнаружилось, что заболел Летун Дэви, и Фрэнсис, бледная и осунувшаяся, не уходила из его стойла до самого рассвета. Как ни старался Хок сохранить лицо, он не мог полностью игнорировать происходящее. Кроме того, нельзя было не признать, что жена на редкость хорошо справилась с задачей. В ее присутствии больное животное вело себя как шелковое и позволяло проделывать с собой любые манипуляции.
— Он оправится, — заверил Белвис, появляясь из конюшни и устало потягиваясь. — У леди Фрэнсис золотые руки, а уж сердце… редкая женщина. Я сроду не видел женщин-ветеринаров, разве что деревенских знахарок, но это другое дело. Не понимаю только, почему лошадь заболела? Леди Фрэнсис считает, что он съел неподходящий корм, но ведь я лично проверяю каждую засыпку. Не понимаю, и все тут! — Старый тренер почесал лысину и вдруг добавил:
— Вам чертовски повезло, милорд.
Что можно было сказать на это? Хок, сам до полусмерти усталый, счел за лучшее промолчать.
Фрэнсис не покидала конюшню до тех пор, пока без сил не уснула в уголке.
— Вставай, вставай! — уговаривал Хок, поднимая ее и поддерживая за талию. — Жеребец сейчас в лучшей форме, чем ты. Пора немного поспать как положено, в постели.
Фрэнсис едва держалась на ногах от усталости, но это не мешало ей чувствовать законную гордость.
— Он выживет, понимаешь! — сказала она удовлетворенно.
Под глазами у нее залегли черные тени, прическа перепуталась, платье испачкалось и смялось. Хок внезапно почувствовал в себе нечто более могущественное, чем 312 страсть.
— Ты съешь завтрак до последней крошки, — приказал он, борясь со странным ощущением, — а потом ляжешь в постель. Уже девять часов утра!
— Я не голодна, просто устала.
Он заметил, что идет слишком быстро, и постарался примериться к шагам Фрэнсис. Стоило ему отпустить ее, как она пошатнулась.
— Прости за ту сцену в гостиной, — сказал Хок неожиданно для себя. — Я с удовольствием приму твоих сестер, оплачу их наряды и тому подобное.
Ну вот, подумал он с облегчением, дело и сделано. Однако вместо ослепительной улыбки, на которую он надеялся, Фрэнсис выпрямилась, как струна: