Касси встрепенулась — он никогда не упоминал о брате. Но прежде чем она успела подробнее расспросить Энтони, тот велел:
— Пойдем наверх, и я покажу тебе нашу комнату. Касси сжалась при бесцеремонном упоминании об их близости и, словно застыв, начала машинально подниматься по широкой лестнице. Она почти не слушала графа, объяснявшего ей содержание разноцветных фресок на белых стенах и показывавшего на портреты предков Парезе, нескончаемой цепочкой тянувшиеся вдоль лестницы. Блестящие дубовые ступеньки поглощали звук шагов. Девушка сухо улыбнулась, припомнив, как стонали половицы в Хемпхилл-Холле, стоило лишь едва надавить на них.
Остановившись на верхней площадке, граф обратился к Скарджиллу, о чем-то тихо говорившему внизу с Мариной и Паоло.
— Скарджилл, принесешь вещи наверх.
— Будет исполнено, милорд, — кивнул камердинер и вновь принялся что-то резко втолковывать женщине. Касси поняла, что он рассержен, хотя не смогла разобрать слов.
— Если я не ошибаюсь, — хмыкнул Энтони, — Скарджилл читает нотации Марине за то, что она осмелилась выказать тебе свое неодобрение. Он, вне всякого сомнения, разъясняет, что ты почетная гостья на вилле, а не любовница, привезенная с целью ублажать мои распутные прихоти. — Энтони погладил ее по онемевшему плечу. — Скажу лишь, сага, что если ты согласишься стать моей женой, она немедленно оттает и не будет знать, чем тебе угодить.
— Идите к дьяволу, милорд!
Граф, покачав головой, задумчиво произнес:
— Хорошо еще, что Марина не говорит по-английски, иначе пришла бы в ужас от столь не подобающих даме выражений.
Касси пренебрежительно фыркнула и поспешно зашагала по широкому коридору, устланному темно-синим, в маленьких белых кружочках ковром.
Они миновали множество закрытых дверей, по-видимому, спален, и Касси предпочла бы любую, избегая делить комнату с графом. Он помедлил перед широкими двойными дверями, повернул ручку из слоновой кости и торжественно объявил:
— Наша спальня, дорогая, и моя любимая комната на вилле.
Она прошла мимо него в пугающе-огромную комнату, по размерам скорее похожую на бальную залу. На белоснежных оштукатуренных стенах почти не было портретов, и от этого комната казалась еще просторнее. Окна закрывали занавеси из золотистой парчи. В противоположных концах возвышались белые мраморные камины, украшенные лепными фруктами и крылатыми херувимчиками. На дубовом полу были разбросаны несколько ярких ковриков разных цветов и рисунков. В глубине виднелась арка, и, приблизившись к ней, девушка поняла, что комната еще больше, чем представлялось, и в форме буквы L.
Касси повернулась к графу, пристально наблюдавшему за ней.
— Великолепная комната, милорд, — призналась она и вопросительно взглянула на тяжелые парчовые занавеси.
— Теперь ты увидишь, почему эта спальня — моя любимая.
Он подошел к гардинам и потянул за бархатный шнур. Золотистая парча раздвинулась, открывая высокие окна от пола до потолка, занимавшие всю стену и выходившие на террасы сада, утопавшего в экзотических цветах, засаженного деревьями, обвитыми густым плющом. К северу расстилались зеленые холмы, устремленные вершинами в небо. Касси прошла через арочный портал и, едва не охнув от изумления, вовремя прикрыла рот рукой. К югу раскинулась Генуя, и даже отсюда Касси была потрясена величием этого древнего города. Средиземное море сверкало и переливалось на полуденном солнце, высокие мачты кораблей чуть подпрыгивали на волнах.
Граф неожиданно повернул защелку, и окно превратилось в дверь, ведущую на узкий длинный балкон. Белые каменные перила совершенно исчезали под цветочными ящиками. В воздухе разливался пьянящий аромат белых и розовых гвоздик, ослепительно белоснежных камелий, жасмина и даже цветов апельсина и олеандра — невысокие деревца стояли в керамических горшках по обоим концам балкона.
Касси перегнулась через перила, чтобы полюбоваться мраморными статуями в греческом стиле, окруженными апельсиновыми и миртовыми деревцами. Слышался мелодичный перезвон воды, играющей в древнем фонтане — огромной чаше, увитой плющом. Над чашей стояла статуя мальчика с кувшином на плечах, из которого лилась бесконечная прозрачная струйка.
— Как прекрасно! — вздохнула Касси. — В жизни не видела ничего чудеснее. Словно в сказку попала.
— Да, — тихо согласился Энтони, облокотившись на перила. — Если бы не куда более строгие обычаи и законы, которые царят в Генуе, я и не подумал бы скучать по Англии.
Касси вопросительно подняла брови.
— Видишь ли, — пояснил граф, — генуэзцы — люди бережливые и крайне экономные. Те туалеты, что я накупил тебе, сочтут безумным мотовством и решат, что я кичусь своим богатством. И если я часто ношу черное, то лишь потому, что когда я в таком наряде, мои генуэзские приятели относятся ко мне как к своему, а не как к чужаку-аристократу. — Он с сожалением покачал головой и добавил:
— Есть только одна вещь, которую, генуэзцы не считают непозволительной роскошью, и это парик.
— Но я никогда не видела вас в парике, — возразила Касси, невольно улыбаясь.
— Верно, и не увидите. Но генуэзцы обожают их, причем выбирают самые причудливые создания куаферского искусства. В начале нашего века дож наложил запрет на парики, но, как ты сама убедилась, на всех портретах этого периода мои предки красуются в париках. По-моему, даже существует закон, но и тогда и сейчас его нарушали и нарушают. Представь себе, в Генуе куда больше цирюлен, чем кафе.
— Мой отец тоже всегда носил парик, — вспомнила Касси, — белый, с маленькими толстыми букольками над ушами.
— Припоминаю, — улыбнулся граф и, подхватив Касси под руку, увлек ее в глубь спальни. — Вот эта дверь ведет в гардеробные, — продолжал он и уже хотел подойти ближе, но тут заметил, что Касси не сводит глаз со стоящей на возвышении гигантской кровати с четырьмя резными столбиками, на которых резвились пухленькие голые херувимчики. — Величественное зрелище, правда? — шутливо осведомился он. — Мой отец очень ее любил. По сравнению с ней ложе на “Кассандре” кажется жалким топчаном.
Касси подумала, что человек пять действительно могут расположиться на этой кровати, и еще останется место. Она тоскливо вздохнула:
— Но, милорд, на вилле, конечно, есть немало свободных спален. Я предпочла бы иметь собственные покои, если вы не возражаете.
— Нет, — ответил граф с улыбкой, но весьма категорично. — Разве я не достаточно ясно дал понять, что мы будем жить, как муж и жена?
— Но ваши слуги.., посетители… Касси смущенно замолчала.
— Возможно, их неодобрение ускорит ваше превращение из La Signorina в La Signora и La Contessa [13] .
— Мне все равно, что подумают эти.., иностранцы! Энтони хотел было справедливо указать, что Касси из чистого упрямства противоречит сама себе, но ему помешало появление Скарджилла, нагруженного саквояжами. Бедняга тяжело дышал, и Касси немедленно набросилась на графа: