— Да, — прошептала София. — Я вас хорошо поняла, дядя.
— Вот так-то лучше, — сказал Теодор Берджес и протянул ей гладкую, холеную руку с ухоженными, отполированными ногтями.
София посмотрела на эту длинную красивую руку, на блестящие ногти и, сделав над собой усилие, медленно встала сама, без посторонней помощи. Теодор Берджес убрал руку и заметил:
— Ты упряма, но я нахожу, что в женщине эта черта характера не лишняя. Мне также хорошо известно, что ты меня ненавидишь, но меня это отнюдь не огорчает, а лишь забавляет. Хотя, если бы ты была моей любовницей, я бы, не задумываясь, отхлестал тебя кнутом так, что ты сразу подобрела бы. А теперь отправляйся в постель. У меня есть кое-какие соображения насчет тебя и молодого Шербрука. О, мой Бог, я так долго ждал, чтобы Грэйсон предпринял какие-нибудь шаги, и он наконец написал своим хозяевам, а то, что граф Нортклифф послал сюда своего брата — а именно на это я и надеялся, — большая удача, да, большая удача. Пора как следует обдумать план действий, и — к делу! Да, кстати, моя дорогая, должен тебе сообщить, раз уж ты видела не одного обнаженного мужчину, что Райдер Шербрук сложен великолепно. У него тело атлета, сильное, мускулистое, и ты вскоре собственными глазами увидишь этот образчик мужской красоты. — Тео Берджес сделал паузу и уставился в пространство. — Надеюсь, мой план сработает, но необходимо все предусмотреть, отработать детали. Райдер далеко не глуп, я-то полагал, что в его лице найду еще одного лорда Дэвида, но я ошибся. Шербрук ничем не похож на этого беспечного бездельника. Утром я сообщу тебе, какие действия от тебя требуются.
В восемь часов утра София была уже на ногах и, почти одетая, воевала с застежками на лифе платья: каждая пуговица давалась ей с превеликим трудом, отдаваясь болью. Багровый кровоподтек под правой грудью за ночь изменил свой цвет на сизо-желтый. София застегнула очередную пуговицу и скорчилась от боли, замерла, ссутулившись как старуха. Служанку бедняжке пришлось отослать, потому что она не хотела, чтобы та видела след от удара, и не желала разговоров и сплетен по этому поводу. Она больше всего на свете боялась за брата, Джереми, и готова была стерпеть любую муку, лишь бы мальчик не узнал о ее страданиях.
Послышался тихий стук в дверь спальни, а затем дверь приоткрылась и в проеме показалась голова Джереми. София, несмотря на сильную боль, немедленно улыбнулась мальчику и ласково кивнула ему, приглашая войти.
— Ты разве не собираешься завтракать? Еда уже на столе, и если мы не спустимся к завтраку вовремя, то… Ну, ты же знаешь дядю Берджеса: он оставит нас голодными до обеда.
— Да-да, конечно, я сейчас, только управлюсь с застежкой. Не волнуйся.
Пока София возилась с пуговицами, ее брат прохаживался по спальне, заглядывая в каждый уголок комнаты с любопытством девятилетнего мальчика. Все ему было интересно, энергия била в Джереми ключом, и он ни секунды не мог посидеть спокойно. София наконец закончила свой туалет и мельком взглянула на себя в зеркало — на нее смотрела бледная, растрепанная девушка, в которой обольстительности было не больше, чем в раздавленной морской раковине. Хороша куртизанка, нечего сказать! Под глазами Софии залегли темные круги — свидетельство плохо проведенной ночи. Девушка взяла с туалетного столика гребень и начала причесывать растрепанные волосы, однако каждое движение руки давалось ей с превеликим трудом.
— Джереми, ты не поможешь мне причесаться? — обратилась София за помощью к брату.
Мальчик удивился подобной просьбе и вопросительно посмотрел на сестру, склонив голову набок в немом вопросе. София покачала головой, и Джереми, подойдя к сестре, спросил:
— Ты плохо себя чувствуешь, Софи? Что-нибудь не так?
— Ничего особенного, просто небольшое недомогание, — ответила она и протянула брату гребень.
Кое-как Джереми справился с пышной шевелюрой сестры, и это было лучше, чем совсем ничего. София стянула волосы сзади черной бархатной лентой и сказала:
— Ну что, дорогой, теперь пошли завтракать? Джереми, внимательно вглядевшись в сестру, ответил:
— Мне кажется, ты что-то от меня скрываешь. София дотронулась своими нежными пальчиками до щеки брата и погладила ее, стараясь успокоить мальчика.
— Не беспокойся, Джереми, со мной все в порядке. Легкая боль в желудке, и больше ничего, уверяю тебя. Съем за завтраком пару чудесных булочек, испеченных Тилдой, и боль как рукой снимет.
Мальчик, успокоенный словами сестры, направился к выходу. Походка у Джереми была несколько странной, подпрыгивающей, но не более того — так считала София; на самом деле он сильно хромал, и посторонний человек оценил бы движения Джереми как неуклюжие и плохо скоординированные. Джереми она любила больше всего на свете, любила беззаветной, преданной любовью, и его благополучие стояло у нее на первом месте. Мальчик отвечал сестре такой же сильной привязанностью, какую она испытывала к нему, для него София была, по сути дела, единственным близким и родным человеком.
Брат с сестрой спустились в столовую, где их уже ждал дядя Тео. Столовая выходила окнами на веранду, двери которой, а также выкрашенные в зеленый цвет ставни были открыты, и в помещении за счет этого создавался небольшой сквозняк. На улице воздух был неподвижен, напоен густыми ароматами цветущих роз, жасмина, бугенвиллеи, кассий и рододендрона. В жаркое время дня запах цветов становился слишком сильным и поэтому неприятным, но сейчас, в утреннюю пору, ароматный воздух придавал особенную прелесть окружающей обстановке, которую София уже давно не замечала. Последние тринадцать месяцев ее жизнь была невыносима и ничто не радовало девушку, кроме разве что улыбающегося лица Джереми.
Тринадцать месяцев назад о Софии начали говорить как о развратной женщине. Тринадцать месяцев назад жены местных плантаторов перестали замечать ее и отворачивались всякий раз, когда сталкивались с ней на улице или в лавке. Правда, в гостях у Теодора Берджеса благородные дамы не выказывали своего презрения так открыто из уважения к чувствам хозяина, которым они не уставали восхищаться; они были с Софией холодны, но вежливы.
— А булочек сегодня нет, — разочарованно заметил Джереми. — Хочешь, я спрошу о них у Тилды?
— Нет, дорогой мой, это излишне. Я съем свежего хлеба. Сиди спокойно и ешь.
Джереми с большим энтузиазмом, как, впрочем, и всегда, последовал совету сестры и с аппетитом начал уплетать еду.
Теодор Берджес после завтрака занялся привезенной из Лондона «Газетт» недельной давности и время от времени посматривал из-за газетных листов на племянницу, с удовольствием отмечая иногда появлявшееся в ее глазах выражение боли. Выждав еще пару минут после того как София начала завтракать, он сказал:
— После завтрака нам нужно будет кое-что обсудить, моя дорогая. Я уверен, ты, как обычно, пойдешь навстречу моим желаниям. О, зачем же ты откладываешь в сторону вилку? Поешь еще. Я понимаю, жара не способствует аппетиту, но, если ты будешь так мало есть, ты похудеешь.
Джереми не прислушивался к словам дяди, он намазывал масло на поджаренный ломтик ямса.