На Грея вдруг напал смех. Он хохотал и хохотал, и все никак не мог остановиться. Наконец, с трудом отдышавшись, он произнес:
— О Господи, милорд, вы понимаете, что все это значит? Тот ничтожный мерзавец никогда не был моим отцом, и во мне нет ни капли его чудовищной крови! Ну разве это не милость Божья?
— Ты прав. У человека, воспитавшего тебя, нет права называться даже твоим родственником. Честно говоря, мой мальчик, я знал обо всем с самого начала, но не видел тогда необходимости говорить об этом ни с тобой, ни с кем бы то ни было еще — даже с твоим настоящим отцом, Томасом Леверингом Бэскомбом, бароном Йорком. Я помню, как Томас пришел ко мне вскоре после смерти мужа твоей матери. Он хотел пойти к ней и признаться в том, что до сих пор ее любит и что, если она изъявит желание, он готов сам воспитывать тебя. Он готов был поклясться чем угодно, что не допустит огласки, но как раз в этот момент твою бедную матушку одолел смертельный недуг, и говорить о чем-то уже не имело смысла. Томас не находил себе места от горя. Он чувствовал себя чудовищно виноватым и чудовищно несчастным — ведь ты был его родным сыном и даже не подозревал о том, кто твой отец. Я никогда в жизни не видел человека, настолько убитого горем, — ни до, ни после этой истории. Через несколько месяцев Томас обратился ко мне и умолял, чтобы я стал опекуном Уинифред в случае его смерти. Естественно, я попросил объяснений, и тогда твой отец признался мне, что только сейчас понял, как ненадежна и хрупка человеческая жизнь. Он сказал, что не может рассчитывать на свою жену, так как одному Богу известно, что за тип может втереться к ней в доверие в случае, если она останется вдовой. Тут он рассмеялся и добавил: «Ты только посмотри, кого она выбрала себе первым мужем! Да, Чарлз, посмотри на меня!»
Лорд Берли с трудом перевел дыхание и затем продолжил:
— Когда твой отец, Томас Бэскомб, неожиданно умер всего год спустя после этой сцены, я испытал сильнейший шок. Незадолго перед своей кончиной он говорил мне, что желал бы внушить тебе доверие и стать для тебя человеком, на которого можно опереться в трудную минуту. Он знал о тебе буквально все и даже хвастался передо мной твоими успехами в Итоне. Но он слишком рано ушел из жизни и не успел добиться того, чего хотел. После этого трагического события я стал опекуном Уинифред. Когда ее мать вышла замуж во второй раз, сразу стало ясно, насколько Томас был прав — ведь сэра Генри Уоллеса-Стэнфорда можно считать лишь пародией на нормального человека. Прости меня, Грей, но эта мрачная тайна всегда лежала камнем у меня на душе. Твой настоящий отец, которого ты так и не узнал, умер год спустя после смерти человека, которого ты считал своим родителем.
Лорд Берли устало прикрыл глаза. Тогда Грей осторожно приподнял больному голову и поднес к его губам стакан с водой.
— Прости меня, Грей. Все это так чудовищно. — Старик сокрушенно вздохнул.
— И вы до сих пор хранили все в тайне, милорд! Не лучше ли было взглянуть правде в глаза, как пришлось сделать мне много лет назад? Случись та сцена сейчас, я поступил бы точно так же, не раздумывая. Вы ведь знаете — человек, считавшийся моим отцом, не просто взял и умер сам по себе…
— Томас Бэскомб никогда ничего не подозревал. Я не мог ему об этом рассказать, а твоя мать и подавно.
Тут лорд Берли впал в забытье, и его рука выпустила наконец запястье Грея.
Барон вспомнил эту беседу и зажмурился. Совсем рядом о гранитную набережную мягко бились волны, но Грей уже ничего не замечал. Остановившимся взглядом он бездумно следил за блестящей рябью на поверхности воды.
Итак, ему суждено было жениться на своей единокровной сестре, а не далее как в прошлую ночь он занимался с ней любовью четыре раза подряд. Но если она уже забеременела!..
Это предположение, еще вчера заставившее бы Грея раздуваться от гордости; теперь повергло его в отчаяние. Нет, конечно, Джек не могла понести так скоро!
Часы томительно тянулись один за другим, и все это время барон тревожно вслушивался в звуки ночи: шелест листвы старого дуба, ветви которого нависали над ним, далекие выкрики ломовых извозчиков в порту, плеск весел одинокой лодки.
Наконец он поднялся. Его собственный мир лежал в руинах, тогда как все вокруг продолжало идти своим чередом и ночь сменилась тусклым рассветом.
Грей побрел домой, едва уворачиваясь от повозок, развозивших дневные припасы, и спешивших куда-то спозаранок карет, не слыша пронзительные голоса лоточников, торговавших пирожками, и не замечая толпы клерков в строгих черных костюмах, с насупленными лицами торопившихся на службу по Флит-стрит. Едва он успел поставить ногу на ступени своего крыльца, как дверь распахнулась и навстречу ему выбежал Куинси.
— Милорд, слава Богу, это вы! Что случилось? Вы в порядке? Идемте же скорее в дом! О Господи, вы только посмотрите на себя: вы весь пыльный, мокрый, а ваши чудесные новые ботинки измазаны грязью… — Тут Куинси замолк на полуслове, а потом ласково взял хозяина за руку и повел в дом. — Пойдемте-ка в ваш кабинет. Там вы немного отдохнете, а я принесу коньяк, — заботливо произнес он.
В кабинете Куинси осторожно усадил барона в кресло и поспешил к буфету.
— Нет, не надо коньяка! — Грей вдруг замахал руками. — Разве ты не знаешь, что от коньяка у меня все леденеет внутри? Я выпил вчера натощак целых два бокала и чуть не умер от холода!
— Ничего страшного, милорд, я сию минуту подам вам завтрак и горячего крепкого чая!
— Я думаю, мне лучше сразу подняться наверх.
Произнеся эти слова, Грей замер. Там, наверху, находилась Джек — возможно, она даже спала в его постели!
— Скажи, Куинси, который час?
— Почти семь часов утра, милорд.
Убедившись в неизбежности того, что вот-вот должно было произойти, Грей стал медленно подниматься по парадной лестнице, не сомневаясь, что верный Куинси смотрит ему вслед, не находя себе места от тревоги и догадок. Но что он мог ему объяснить? Что хозяин поднимается к себе в спальню, чтобы заняться любовью с женой, которая оказалась его сестрой?
Тут он расхохотался и продолжал глупо улыбаться даже тогда, когда увидел спешащего ему навстречу Хорэса.
Сидя в ванне, окутанный облаками горячего пара, Грей пытался успокоиться, но рассказ Хорэса, стоявшего тут же с большой махровой простыней в руках, вряд ли мог способствовать улучшению его настроения.
— Нынче ночью здесь был настоящий ад, милорд. Ее милость металась по всему дому, проверяла все комнаты и расспрашивала всех и каждого о том, куда вы могли деться. Мне пришлось запастись книгой потолще и укрыться в погребе, иначе она отыскала бы меня и не отпустила, пока не сумела бы докопаться до правды. Я слышал, как она рычала на челядь — не хуже собаки, у которой отняли кость, и поэтому сидел в погребе до полуночи. Потом пришел Куинси и сказал, что миледи взяла трех дюжих лакеев и в карете отправилась искать вас по городу. Она, конечно, испугалась сверх всякой меры — ведь от вас не было ни записки, ни курьера. Даже тетушки принимали участие в поисках. А маленькая девочка не переставала плакать, видя, как расстроена ее сестра. Ее милость вернулась посреди ночи, но не ложилась спать — все ждала, все ходила взад-вперед по гостиной и только уже перед самым рассветом поднялась в спальню.