Алек, вытянув руки, сжал ее груди:
— Теперь ты сама почувствуешь, если не сможешь больше терпеть. Шевельни бедрами, когда захочешь, чтобы я проник дальше.
Она послушалась и на этот раз, и это оказалось таким естественно-легким, а ощущения превзошли все, что она испытывала до сих пор. Его пальцы гладили ее живот, спускаясь ниже, к треугольнику каштановых волос, и нашли ее, и вновь начали ласкающий ритм, и Джинни, извиваясь, почувствовала, что он вонзился в нее так глубоко, что они стали единым целым, и снова хотела его, так сильно, что не могла сдержать тихих вскриков, с каждой секундой становившихся все громче, более хриплыми и прерывистыми, и наконец Джинни, застонав в последний раз, оцепенела под ним, задыхаясь, не понимая, что происходит, пока Алек, судорожно откинув голову, напрягаясь, вцепившись в ее бедра, изливался в эти таинственные тесные глубины, охваченный жгучим наслаждением.
Только несколько долгих минут спустя он осторожно перекатился на бок, увлекая Джинни за собой, прижимаясь к ней сзади, целуя затылок сквозь спутанные влажные волосы, лениво лаская груди, словно только потому, что они были достаточно близко и ему просто хотелось гладить эти упругие холмики.
Джинни пыталась прийти в себя, задуматься над будущим, но рассудок не повиновался ей, и никак не удавалось собрать воедино хаотические мысли, задать вопросы, на которые не находилось ответов, по крайней мере сейчас, во тьме ночи, когда ею только что дважды овладел мужчина, обещавший защищать и заботиться о ней. Джинни наконец сдалась и заснула, смутно сознавая, что он по-прежнему находится глубоко в ней.
Самое главное, думал Алек, держа в ладони тяжелую набухшую грудь, то, что она останется его женой независимо от исхода гонок. Правда, и относительно того, чем закончатся эти гонки, у него не было ни малейших сомнений.
Алек на мгновение закрыл глаза, снова и снова переживая невероятные ощущения, охватившие его, когда он врезался в нее, не переставая ласкать этот мягкий живот, эти нежные груди, стройные бедра… Он хотел ее, всю, с головы до ног, и это желание казалось неутолимым, становясь с каждым разом лишь сильнее, и Алек понял и принял случившееся и молча обещал Джинни верность и преданность до конца дней своих.
Мягкий сосок неожиданно затвердел под пальцами. Как сладостно. Сладостно, и легко, и нежно. Но то, что чувствовал Алек совсем недавно, вовсе не было нежным и налетело словно ураган, буйный, неукротимый и безжалостный. И последние конвульсии экстаза, когда семя выбрасывалось фонтаном, изливаясь из его тела в нее, так глубоко, и Джинни впускает его, принимает еще глубже, охваченная таким же настойчивым желанием…
В ушах все еще звучали ее беспомощные хриплые крики, он все еще видел темную массу волос, разметавшихся по плечам до самой талии, когда Джинни, выгибая спину, прижималась к нему бедрами в порыве опьяняющей страсти.
Спроси его кто-нибудь сейчас, и Алек с полной убежденностью ответил бы, что именно сегодня в ней зародилась новая жизнь. Вскоре Джинни будет вынуждена принять тот факт, что она всего лишь женщина — его женщина. Она захочет носить женские платья, рожать его детей и позволит ему заботиться о ней. Смирится с тем, что этому суждено было случиться. Он сделает все, чтобы это так и было.
Алек подумал о Несте, женщине, с которой провел пять лет. Милая, добрая Неста, умереть такой молодой, и все потому, что этот идиот-лекаришка не знал, что предпринять! Ну что ж, теперь Алек готов ко всему И не позволит, чтобы с Джинни что-то случилось. Никогда.
Как она вообще может думать, что обгонит его, даже на своем балтиморском клипере?
Но чего Алек действительно искренне не понимал — попустительства Джеймса Пакстона и настойчивой потребности Джинни разыгрывать роль мужчины. Она забудет этот вздор. Он позаботится об этом.
Наступил ноябрь. Второе число месяца. Балтимор осенью может быть прекрасен, как райский сад, по крайней мере именно в этом убеждали балтиморцы друг друга и всех пришельцев, которые брали на себя труд их выслушивать. Но по правде говоря, погода почти все время была холодной, низкие тучи нависали над головами, угрожая пролиться дождем, а небо, как сегодня, было мутно-серым.
Алек помахал Джинни, стоявшей на палубе «Пегаса» в мужском костюме — ноги широко расставлены, руки на бедрах.
Он ощущал себя необычно терпимым и снисходительным… собственно говоря, даже крайне снисходительным. Сегодня ее последнее появление в мужском костюме. Алек позволил себе подумать, что она выглядит красавицей, несмотря на шерстяную синюю шапку, мешковатые панталоны, кожаную куртку, скрывавшую прелестные изгибы грудей и тонкую талию. Почувствовав его взгляд, она улыбнулась и махнула в ответ.
Теперь она стала Юджинией Мэри Каррик, баронессой Шерард, и Алек горячо надеялся еще и на то, что Джинни уже успела забеременеть. Правда, он ни о чем не спрашивал и даже не был уверен в том, что сама Джинни уже что-то знает наверняка. У нее не было месячных, по крайней мере с тех пор, как он впервые оказался в ее постели, а с тех пор прошло уже больше трех недель. Сама Джинни об этом не заговаривала, но Алек предполагал, что леди не привыкли беседовать на столь интимные темы даже со своими мужьями. Во всяком случае, Неста молчала, хотя Алек всячески подшучивал над ней, называя устрицей и глупенькой Нестой.
Алек неожиданно почувствовал комок в горле при одном этом сладостно-горьком воспоминании.
Я снова женат, Неста, после пяти долгих лет. Она американка. Конечно, это трудно переварить, не так ли? И совершенно необычная девушка. Но станет такой, какой нужно мне, потому что я именно тот мужчина, который ей необходим. Холли любит ее, и она любит Холли. Тебе она понравилась бы, Неста, я знаю это. И нашей дочери будет хорошо.
Вот уже два дня, как Алек вновь стал женатым человеком. Странно, но он не испытывал ни малейших колебаний, ни следа неуверенности в том, что делает, возможно, потому, что Джинни превратилась в сплошную массу безымянных страхов и сомнений и вела себя в точности, как любая рассеянная пустоголовая особа женского пола, отдавая и немедленно отменяя крайне противоречивые приказания, пока миссис Суиндел не велела наконец Джинни уйти, оставив дом и хозяйство в ее надежных руках, отправляться на верфь и закончить постройку судна. Алек, мудро решив не делать никаких замечаний и ни с чем не спорить, сначала просто утешал и ободрял Джинни как мог. Когда же из этого ничего не вышло, он просто начал указывать, что ей надлежит делать, раз, другой, резким, не терпящим возражений голосом, и Джинни беспрекословно подчинялась, но все же оставалась почти невменяемой до того момента, когда преподобный отец Мюррей провозгласил их мужем и женой перед немногочисленными свидетелями, собравшимися в епископальной церкви Святого Павла, чтобы присутствовать на церемонии.
Именно тогда, по мнению Алека, она поняла, что больше нечего решать, что все кончено и ей остается просто принять свершившееся. Он поднял вуаль невесты и, подарив ей торжествующую улыбку, поцеловал, очень легко и нежно. Теперь ее тревожно распахнутые глаза ни в малейшей мере не беспокоили его.